Очищение

А Серый Волк зажат в кольце собак, он рвется,клочья шкуры оставляя на снегу,Кричит: «Держись, царевич, им меня не взять! Крепись,Ванек! Я отобьюсь и прибегу!Нас будет ждать драккар на рейде и янтарный пирсВалгаллы, светел и неколебим,Но только через танец на снегу, багровый ВальсГемоглобин!»

Ты можешь жить вскользь, ты можешь жить влет,на касты всех людей деля,Мол, этот вот – крут, а этот вот – нет, а этот, мол,так, ни то и ни се.Но я увидел вальс в твоих глазах – и нет опаснеесвидетеля,Надежнее свидетеля, чем я, который видел вальсв глазах твоих и понял все.Не бойся – я смолчу, останусь навсегда египетским

ребусом,Но только, возвращаясь в сотый раз домой, засунувшив компостер разовый билет,Возьми и оглянись – ты видишь? Серый Волк несетсяза троллейбусом!А значит – ты в строю, тебя ведет вальс веселоютропой, как прежде – след в след…Рвись не рвись, но он не пустит тебя, проси не проси.

Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси.Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половинБудет наша остановка – Вальс Гемоглобин[11].

Романов не перебивал песню до конца – он просто так и стоял, прислонившись к косяку, задумчиво слушал. Потом кашлянул, шевельнулся. Обернувшиеся на него мальчишки повскакали, вытягиваясь. Гитарист замер, бросив гитару к ноге, как оружие в парадном строю. Но при всей отличной выправке взгляды троих ребят были не отработано-безразличными, а любопытными и веселыми.

– Хорошая песня, – сказал Романов. – Правда… я ничего почти не понял. В смысле – смысла.

– Ху-у… – тихо протянул гитарист. – Это вам нужно просто почаще слушать… то есть прошу прощенья.

Тоже поднявшийся Жарко прятал откровенную усмешку. Романов смерил гитариста взглядом, кивнул:

– Наверное. Впрочем, знаешь – Высоцкий… Знаешь такого?

Мальчишка кивнул, поправился:

– Так точно, знаю.

– Так вот, Высоцкий говорил, что есть категория песен – настроенческие песни. В которых на первый взгляд именно что нет смысла. Но при этом они несут мощнейший заряд энергии, создают настроение. По-моему, эта песня из таких, нет?

Мальчишка с удивленным уважением похлопал глазами, ничего не ответил. Может быть, и собрался бы, но Романов, сделав знак всем садиться, отошел к шкафу с личными делами, пощелкал по новеньким корешкам папок и, круто развернувшись, заговорил:

– Я начну сразу по делу. Вы, конечно, знаете, зачем вас вызвали, тут и объяснять нечего…

Последовала серия кивков.

– Итак. Задание долгое. На месяцы. Может, речь пойдет о полугоде. О годе. И задание – опасное. Очень опасное. Шансы вернуться невелики. Шансы на смерть – очень высокие. Посему, конечно, любой может отказаться… Ваш возраст защитой не послужит. Во всех самых страшных войнах, которые вели люди, он служил все-таки хоть какой-то защитой. Но у нас не война. У нас катастрофа. В вас будут видеть потенциальных рабов, добычу, объект для издевательств. Помните это. Но задание и важное. И мы не посылаем на него взрослых просто потому, что вы наблюдательней. Пронырливей. Быстрей. Памятливей. И вы не вызываете ощущения опасности. Даже у тех, кто будет рад замучить вас или приковать к какому-нибудь генератору, как белку к колесу. Это важно. Это самое важное. Теперь есть ли желающие отказаться? Я не люблю слов о ложной гордости, о ложной чести, о ложной смелости – но сейчас вынужден обратиться именно к ним. Оставьте в стороне все эмоции. Оцените себя холодно и беспристрастно. У вас есть минута. Отказавшийся просто покажет, что он умеет давать такие оценки. Дело найдется всем.

Все трое сидели молча. Гитарист шевелил – еле заметно – губами. Наверное, отсчитывал эту самую минуту… Когда она прошла – ничего не изменилось, и Романов, взглядом попросив у Жарко разрешения, продолжал как ни в чем не бывало:

– А теперь я немного поговорю с вами – с каждым по отдельности. Я попрошу всех выйти… и входить по одному. Хорошо?..