Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Это не имеет значения, Александро, вы не поняли. Истину всегда можно установить, истина подобна гра­нице.

— Всегда, в любом случае?

— Безусловно.

— Задам вам один вопрос, не отступите от своих слов?

— Ни в коем случае. Нет.

— Ну хорошо. Скажем... поссорились двое — блондин и брюнет, кто из них виноват? — спросил Александро и неожиданно гаркнул: — Гоп! — отчего Дуилио подско­чил и выронил бокал, а в клетке встрепенулись все пять канареек тетушки Ариадны. Александро же вежливо по­яснил: — Извините, но дешевый эффект — залог внима­ния. Так кто из споривших виноват?

— Брюнет — очень темный?

— Темнее темного.

— Следовательно, брюнет. Само собой ясно.

— Почему?

У дома Терезы было безлюдно. На высокую веранду, на закрытые окна и зеленую штору устремлен был взор Доменико. Украдкой обошел дом — простодушный, на­ивный грабитель...

— Потому.

— Почему — потому? Почему?

— Потому что брюнет — темный, а блондин — светлый.

— Ах, как вы хорошо сказали! — захлопала в ладоши Кончетина и шепнула Сильвии: — Тот, кто мне нравит­ся, — блондин, светлый...

— А что, блондин непременно бывает хорошим? — удивился Александро.

— В сравнении с брюнетом, разумеется... Кроме того, во всем находится нечто хорошее, когда внимание бодр­ствует, а мои простые, ясные слова придают сложной психологической истории большую впечатляемость и легкую доходчивость.

— Ах, как ясно и просто сказано! — покачал головой Александро. — Вообще-то, к твоему сведению, оба вино­ваты, мой маленький, мой пострел.

Не видно было Терезы, женщины, истинной женщины. Упорно смотрел Доменико на высокое узкое окно и упрямо молил: «Ну открой же, открой...» Временами казалось — раздвигалась тяжелая штора, но нет, нет, просто мере­щилось... И он снова шептал: «Открой же, впусти...» В отчаянии уронил голову, опустил глаза — на земле, под ногами, лежал первый снег... На первом снегу стоял Доменико, наклонился, коснулся вспотевшими пальца­ми — холодил так приятно, приложил горсть ко лбу... Набрал еще горсть, сбил в комок... Оглядел, попробовал вытянуть — распался комок, рассыпался снегом в ладони. Вновь слепил и стиснул с боков в кулаке, пригладил большим пальцем фигурку, приминая, поправил и рас­правил ладонь — нет, нескладной, нелепой была эта снежная женщина... Холодная, тусклая, не светила, не грела... Что-то вспомнилось, снова нагнулся...

— Я вам не пострел... и попрошу!.. — вознегодовал Дуилио. — Не только поступки, и слова надо выби­рать!

— Ладно, Дуилио, не сердись, я же по-доброму ска­зал, мой сладкий, любезный, любимый, родной, бла­городный, дрянной, разумный, добрый, положитель­ный...

— Кто дрянной?! Посмотрите-ка на него! — Дуилио вскочил. — Я! Я!.. Не уносите стакан с родника!.. Где мой плащ!

— Ладно, Дуилио, не кипятись. Восемь слов из девя­ти были приятными, одно примешалось обидное — дрян­ной, ну ошибся, что за беда.

— Он ошибся, сеньор Дуилио, ошибся, что особенно­го, извините его, простите великодушно, он мне такой чудесный подарок преподнес, — умиротворяюще вмеша­лась тетушка Ариадна и добавила, думая о своем: — Эх, не то что он, случалось, и Васко ошибался... по вечерам.

— А предмет моей мечты никогда не ошибается, — шепнула Кончетина Сильвии, — потому что он непосред­ственный.

Опустившись на корточки, Доменико разрыл снег: что-то искал озябшими пальцами... Всю кисть запустил в снег, но желаемого не достиг, засучил рукав и добрался наконец, нащупал под снегом твердое, мерзлое... По­скреб пальцами, ссаднил их... Снял с себя пояс и боль­шой серебряной пряжкой ковырнул землю еще и еще... Медленно встал, распрямился с землею в руке. Однако твердой была, и он размочил ее — зажал с ней в ладонях свою снежную женщину, кривую, нескладную. Закапали серые капли, пятная снег, а в ладони размокла земля, размякла и, зажатая в ней, потеплела как будто...

— Извините, сеньор Дуилио, но я хотел бы заме­тить... Вы всегда указываете, каким следует быть муж­чине, но вы никогда не высказывались о женщине, ни­когда не говорили, какова настоящая, истинная жен­щина.

— Вы слышали?! Вы слышали, что он сказал? — Дуи­лио негодующе огляделся. — Вы только подумайте! Разве не я рассказывал вам скорбную историю о бесподобной, безупречной женщине, великодушно оставившей мужа в целях благополучия того же мужа?..

— Так это ведь ложь, сеньор Дуилио, не обижайтесь, но...

— Как так ложь?! — взорвался Дуилио. — Выходит, лжец я? Где мои...

— Хорошо, хорошо, успокойся, — примирительно сказал Александро. — Успокойся и скажи, просвети, что должно быть прекрасным в женщине.

— В женщине? — Дуилио погрузился в мысли и из­рек: — У женщины три вещи должны быть хорошими: характер, лицо и руконогое тулово.

— Что ж ты именно теперь поскупился на слова? — огорчился Александро. — Хотя и верно все, конечно.