Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Когда не водились змеи, не водились скорпионы.Гиены не водились, львы не водились,Собаки не водились, волки не водились,Страха не было, ужаса не было,У рода человечьего врага не было, —Тогда горы Шубура, страна Хамазов,Край шумерийский сладкоречивый,Великая страна с великими законами,Страна Ури, имевшая все нужное,

Весь мир, люд покорныйНа едином языке славил Энлила.

Вот что он сказал... Понравилась тебе история, Доменико?

— Да. А Энлил кто такой?..

— Какое-то божество. Правда понравилось?

— Да.

— На берегу реки схоронили его...

— И домовитая, видать, вон как хлопочет, — похва­лил Бибо. — Любо глядеть.

Девушка уставилась в пол, не смея дохнуть. Не столь­ко гостей, сколько родителей смущалась. Мать еще ниче­го; прижав к груди кулаки, она без конца бездумно твер­дила: «Дите мое, дети, родные мои...» Рослый крестья­нин в летах с коричневыми пятнышками на руках сидел молча, изредка вымученно бросая: «Угощайтесь, уго­щайтесь...» — но сам глядел в сторону.

— Угостимся, чего не угоститься, не на поминках сидим, — сказал Бибо. — Ступай-ка пока во двор, девка...

Девушка зарделась, резко мотнула головой, откиды­вая косу за спину. Едва дверь за ней прикрылась, Бибо постучал пальцем по колену хозяина дома:

— Смекнул, верно, чего мы пришли?

— Смекнул.

— То-то... Так вот, и сам хорошо ведаешь, чей он сын... Не пристало хвастать, да сам видишь, какое добро тебе даем — и буйвола, и корову, и лошадь, и козу... Глянь, сколько всего, чего хмуришься, молчишь...

— Сам он послал?

— Что — скотину? А то я бы преподнес тебе, жди-ка...

— Я не о том... Сам выделил?

— Нет, велел поступать, как положено да принято.

— А-а, — облегченно выдохнул крестьянин. — А-а...

— Чего акаешь, говори прямо — согласен отдать дочку?

Лицо крестьянина снова омрачилось.

— Молви слово, что ты за человек...

— Мала еще, дите, — промолвил крестьянин и поту­пился. Скрестил руки на груди, потом неловко подбоче­нился, но и это показалось ему неудобным, и он нереши­тельно опустил руки на колени. Привыкнув день-день­ской трудиться на ногах, ему тягостно и тяжко было сидеть.

— Мала, говоришь? — завозмущался Бибо. — Какое там мала, чего придумал! И он не малец, и она не дите... Мала, говоришь? Вон какая! Принеси-ка веник, дочка... — окликнул Бибо девушку. — Ладно, не надо.

Девушка, зардевшись, приставила веник к стене у вхо­да и прижалась щекой к плечу.

— Не тяни, говори, милый человек, согласен? Счастье тебе привалило, а ты...

— Родные мои, родные... — все повторяла женщина, то и дело окидывая взглядом Гвегве, немного смущенно­го и все же сидевшего после вина очень прямо, за­носчиво.

— Так как? Сговорились? Видел же, какая она... Видишь, какая...

Но крестьянин глаз не поднимал и, на дочь не глядел.

— Чего молчишь? Язык, что ли, проглотил?

— Пускай будет так, — проронил крестьянин, и что-то сдавило ему горло. Он тихо добавил: — Природой поло­жено.

Руки у него были большие, в коричневых пятнышках.

* * *

С ребячьей поры была у Доменико эта игра — будто возвращался откуда-то.