Одержимость справедливостью

Оказалось, что и пропуск для хождения в город, такой как был у Димки, с подписью генерала, мне тоже не дадут. Его оказывается дали потому, что поначалу в дивизии ни мастерской, ни материалов, ни толкового художника не было, а работы было много. Димка ходил в город и приносил оттуда готовый результат. Поэтому ему и выдали постоянный документ, чтобы сократить бюрократические проволочки. А когда при клубе организовали мастерскую наглядной агитации, и собрали вместе аж три художника, необходимость ходить в город, отпала. Про выданный пропуск, просто забыли, да и причины забирать, не было. Лишний проверенный порученец, никому не мешал. Претензий к Димке не было, он был дисциплинированным исполнительным солдатом и хорошим художником. Начальство доверяло ему, и он это ценил. Но вообще, случай — уникальный, ему просто повезло.

Информация накрыла, я с трудом её переваривал. Капитан насовал кучу мелких заданий, а я не слушал его, и в растерянности вышел из кабинета, не спросив разрешения. Капитан криком вернул меня, и привёл в чувство.

— Тебе ещё нужно постараться, чтобы тебе доверяли. А не выпрашивать привилегии. Не с того начинаешь, начальник мастерской.

Это был облом, даже членство в партии ничего не давало, кроме лишней головной боли. Замполит, наверное решил, что я теперь ему обязан и при каждой случайной встрече что-то требовал, и постоянно придумывал новые дурацкие задания.

К моему удивлению, с уходом Димки всё вокруг начало быстро меняться. Поначалу, вроде всё шло своим чередом. Я пришёл в мастерскую и сказал Особисту, что меня назначили начальником мастерской. Его реакция, мне не понравилась. Занятый своими делами, он даже головы не повернул. Лишь пробубнил,

— Ну да, ну да, — как будто не слышал, что я сказал.

— Не, «ну да», а так точно, — поправил его я.

— Ну, хорошо, хорошо, — он с удивлением уставился на меня. Наверное, ожидал, что назначат его.

Я решил не вступать в пререкания, зачем спорить с быдлом.

Странным было, что третьего художника долго не присылали, и всё приходилось делать вдвоём. Димка, оказывается, всё-таки что-то делал. Стало не хватать материалов, которые брать было неизвестно где. Я доложил капитану, что работать нечем. На что тот ответил, что я, не справляюсь со своими обязанностями. Стали возникать задержки с обновлением наглядной агитации, к которым поначалу относились с пониманием, но потом капитан сказал, что «плохому танцору и яйца мешают». Разжиться материалами, удалось в родном училище. Но в город отпускали, нехотя. Каждый раз нужно было просить капитана звонить замполиту роты, чтобы тот выписал увольнительную. А тот, каждый раз выговаривал мне своё недовольство, как будто ревновал. Потом, капитан из политотдела куда-то и вовсе исчез. Вскоре в мастерскую ворвался майор, тот, что раньше был дежурным капитаном, «Интриган», как его называл полковник. Поставив нас по стойке смирно, он требовал найти Димку. Услышав, что тот демобилизовался и теперь начальник мастерской я, он стал орать на меня, пообещав «выдавить этот гнойник!».

Замполит роты был возмущён тем, что я не отдал честь майору, и потребовал навести порядок, в моей прикроватной тумбочке. Когда я сказал, что майор придирается, что честь не отдать я не мог потому, что «к пустой голове руку не прикладывают», замполит ответил, что майоры не врут, врут только рядовые разгильдяи. Из-за тесноты в казарме, прикроватные тумбочки были на двоих. За порядком в моей тумбочке следил солдатик из моего призыва, я в неё почти не заглядывал, потому что все свои мелочи хранил в мастерской. Но он куда-то исчез. На его место поселили молодого нахального салагу. Когда бардак, который он развёл в тумбочке обнаружил командир отделения, салага всё свалил на меня. Вместо того, чтобы меня поддержать, замполит сказал, что это нарушение устава, что личные вещи боец должен хранить в прикроватной тумбочке, и что майор прав, мастерская это — гнойник. И что если я не исправлюсь в кратчайшее сроки, мне, как кандидату в члены партии, придётся объясняться на партийном собрании, почему я позволяю себе отзываться о старших по званию, в неуважительной форме. От такого обвинения я потерял дар речи, лучше бы мне дали наряд вне очереди.

В мастерскую я пришёл расстроенный, поделиться кроме как с Особистом было не с кем. Он молча выслушал, долго молчал, а потом сказал, что халява, похоже, заканчивается. И что он это уже давно видит, но у него дембель и ему наплевать.

— Ты сказал, что ты начальник? Это Дима, был начальник, а ты дурак. Он с тобой, как с писаной торбой носился, кинофильмы тебе приносил, а ты воду мутил у него за спиной. Кроме тебя некому было стучать в политотдел. Сам на себя Димка стучать не стал бы, я тоже не стучал. Остаёшься только ты. Начальником хотел стать, да? Говно ты, а не начальник.

— Ты не прав, — возмутился я, — это случайное стечение обстоятельств!

— Да? У тебя же всё на роже написано, коммунист.