Одержимость справедливостью

Вот он, сидит передо мной, тот, кто отравил всю мою жизнь, чай пьёт, и усмехается. Хотелось хватить его чайником по голове, а я, как разведчик в стане врага, изображаю дружбу. Он даже не понимает, как это больно. Говорит, что плохо — ему! «Сомнения его жрут!» Это мне плохо! Мне! Мне очень плохо!

Глава-39 Искусство следствия

— Димка, слышал, что Фетисов рассказывал? — в мастерскую, как всегда без приглашения, ввалился Петрович.

Фетисов был титулованным Заслуженным художником. Я с ним сталкивался только на каких-то мероприятиях. Что он там и кому рассказывал, мне сейчас было совершенно неинтересно.

— Петрович, извини, я сейчас немного занят, заказ нужно сдавать.

— Да ты не понял, Фетисов про твоего приятеля рассказывал. Ну, я тебе скажу, и сволочь он. Как ты с таким дружишь? Ты может и сам такой? «Скажи мне кто твой друг….»

— О чём ты, Петрович? Не гони волну…

— Как о чём? Художников на допросы таскают! Твой приятель всех грязью облил, подонок!

— Да объясни ты толком, Петрович, что случилось-то?

Успокоившись, Петрович поведал, что оказывается уже нескольких художников вызывали на допрос. Некоторые старики, кто ещё помнил прежние времена, были изрядно напуганы. Не столько обвинениями, сколько методами допроса. Последний из тех, кого допрашивали, устроил скандал и напал на следователя. Непривычные к такому отпору милиционеры, якобы пытаются инцидент замять. А виноват во всём Димка, который якобы всех оклеветал. Звучало всё нереально и дико. Димка мне ничего на этот счёт не рассказывал, и вообще, выглядел подозрительно спокойным. Петрович суетился и ничего толком не объяснял. Без пол-литры тут было никак не обойтись. Пришлось запереть дверь и достать бутылку. После стакана, под кильку в томатном соусе, Петрович начал рассказывать в лицах. Было это правдой, или нет, непонятно. Поскольку он сам пересказывал с чужих слов, и не только Фетисова. Оказалось, что слухами полниться весь Союз Художников.

На допрос вызывали официальной повесткой, в то самое мрачное здание бывшего НКВД. Вся обстановка, охрана на выходе, пропуска, говорила о том, что войти-то можно, а вот выйти…. В общем, заслуженные художники входили в кабинет следователя, судя по всему того самого старшего лейтенанта, уже настроенные соответствующим образом, то есть на задних лапках. После непродолжительного знакомства и подписания Предупреждения об Ответственности за Дачу Ложных Показаний и Обязательства о Неразглашении Тайн Следствия, всем задавали примерно один и тот же вопрос. Брали ли Вы, или получали ли, какие-либо деньги от Димки? Поскольку о разборках в Художественном Фонде знали все, каждый считал своим долгом лишнего не болтать, и коллег не подставлять. Поэтому естественно говорили, что ни про какие деньги ничего не знают.

— Вы в этом уверены? — спрашивал следователь, — ничего не скрываете? Может, Вы что-то забыли.

— Не-ет, ну как можно, — отвечал художник.

— Очень хорошо. Пожалуйста, подпишите протокол, с моих слов записано верно, — ласково говорил следователь.

Довольный собой художник, полагая, что дело сделано, радостно подписывал.

— Скажите, — затем говорил следователь, — вот Вы, уважаемый художник, профессор живописи. Государство покупает у Вас Ваши картины, выделило Вам большую квартиру, вне очереди, в центре города! Мастерскую шикарную, бесплатно! А Вы, врёте здесь, и под враньём своим расписываетесь! Как Вам не стыдно?…

После этого, следователь предъявлял подписанные Димкой показания, о том, какими суммами уважаемый художник с ним, с Димкой, обменивался, что теперь выглядело, как преступный сговор. Иначе, зачем же это скрывать? При этом, Димка-то со следствием сотрудничает, а уважаемый профессор и Заслуженный художник, нет.

— Но, позвольте! — возмущался профессор, — это было давно, деньги на расходы. Материалы покупали! Суммы — ничтожные, я уж и забыл про это!

— Не позволю! — возражал следователь, — я же Вас предупреждал, об ответственности за дачу ложных показаний. Вы подпись поставили. Суммы, говорите, ничтожные? Это, для таких как Вы, они ничтожные. Для тех, кто в роскоши живёт, на всём готовом. А для простого советского человека, для рабочего, или хотя бы для меня, работника правоохранительных органов, деньги — большие.

Пока ошарашенный художник соображал, в какую передрягу он попал, следователь продолжал дожимать.

— Может Вас оклеветали? Один из вас врёт, это же очевидно. Кто из вас врёт? Что прикажете записать в протокол? Может, Вы собственноручно напишете объяснение, как так получилось?

После такого, практически каждый кого допрашивали, впадал прострацию. Ведь не выкрутишься, и не сбежишь. Что художники там писали, они вряд ли расскажут. Всю малину следователю испортил, тот, кого вызвали на допрос последним, кстати, не самый известный художник. Возможно, его уже успели предупредить, а возможно следователь, решив, что гнилая интеллигенция уже вся у него в кармане, слишком уж нахамил.