Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Опираясь на западноевропейские понятия о колдовстве, эти авторы сосредоточили внимание на вере в ведьм и колдунов через опыт их жертв, кликуш. Когда в литературе появлялись одержимые персонажи, это были не кликуши, а западноевропейские одержимые в исторических драмах, разворачивающихся в западных странах и наполненных римско-католическими, а не православными образами. Яркие примеры этого нового жанра – драма Мирры Александровны Лохвицкой «In Nomine Domini» (1902) и роман Валерия Брюсова «Огненный ангел» (1907). Хотя некоторые графические изображения Серебряного века воплощают образ русской одержимой, но это скорее подвергшаяся сексуальному насилию современная городская женщина (новое аллегорическое изображение России), а не вышедшая из-под контроля крестьянка[503]

. Ведьмы в искусстве Серебряного века, напротив, в основном происходят из русской деревни. Образ рябой сельской ведьмы Матрены из романа Андрея Белого «Серебряный голубь» (1910), которая вместе со своим колдуном-повелителем уничтожает героя романа Петра Дарьяльского, основывается на этнографических данных и наблюдениях автора за крестьянской жизнью. В контексте романа, в ходе борьбы между западной и восточной цивилизациями народная культура Востока «оказывается более мощной и в конечном счете загоняет противника в ловушку и уничтожает»

[504]

. Это можно интерпретировать как возможность того, что «деревенская темнота» поглотит Россию.

Образы «темных масс» и «темноты» русской деревни не были изобретением рубежа веков. Журналы XIX века впечатляют читателей непрестанно повторяющимися картинами такого рода, перемежающимися немногочисленными голосами авторов, отстаивавших крестьянство. Даже писатели-реалисты рисовали мрачные картины деревенской жизни и разложения крестьянства при крепостном праве. Когда крестьянская реформа не привнесла в эту картину заметных изменений, а идеалистический образ деревни, нарисованный народниками, дал трещину в результате их неудачной попытки поднять крестьян на восстание в «безумное лето» 1874 года, на поверхность вновь всплыли мрачные образы. Даже Достоевский, считавший крестьянство вместилищем истинной веры и русской души, говорил о жестокости и варварстве жителей деревни. В то же время он считал, что негативные черты крестьянской культуры должны исчезнуть сами по себе, и неоднократно предупреждал о разлагающем влиянии, фальши и тьме так называемой цивилизации[505]. С другой стороны, врачи и этнографы отстаивали преимущества достижений прогресса. Стремясь понять темную сторону крестьянской культуры, они считали себя просветителями и цивилизаторами. «Тьма» стала символом всего, что эти профессионалы из среднего класса считали суеверным, православным, традиционным, устарелым, невежественным, первобытным и примитивным.

Опасения по поводу растущего в среде русских крестьян беззакония, высказываемые еще в 1870‐х годах, в 1880‐х и 1890‐х усилились. Дворяне, возвращавшиеся в имения для переустройства хозяйства в соответствии с новыми реалиями, требовали от государства большей защиты от крестьян. В то же время высшие и средние классы, проживающие в городах, чувствовали угрозу в связи с быстрым притоком деревенских жителей в Москву и Санкт-Петербург. Новые горожане, по мнению представителей среднего класса, были грубы и не уважали городскую культуру. Сообщения о росте количества уголовных преступлений в деревнях, хулиганства, а также воровства и грабежей, совершаемых, как правило, представителями низших классов, усиливали страх образованного сообщества перед крестьянским варварством. Некоторых интеллектуалов охватили апокалиптические настроения, теперь их исследования по части взаимосвязи между преступностью и крестьянскими верованиями в колдовство и нечистых духов были «окрашены глубоким страхом перед могущественной первобытной силой, которая может быть задействована и высвобождена»: страх, подтвержденный революцией 1905 года[506].