Одержимый

– Не стесняйтесь, – благодушно разрешил Баландин, – приучен, у меня брат слесарь-водопроводчик. А рыбу в такую погоду не ловят?

– Как штормовое предупреждение, сети, конечно, не забрасываем. А если неожиданно прихватит… Филя, покажи товарищам свои ладошки.

Воротилин послушно вытянул чудовищных размеров ручищи, настоящие лопаты.

– Вот этими граблями, – продолжал Птаха, – Филя в одиннадцатибалльный шторм лично перерубил «вожака» и подарил Нептуну на полста тысяч капроновых сетей. Не от всякого Рокфеллера такой подарок получишь.

– Так приказали ж, – засмущался Воротилин. – Что я, сам, что ли…

– Филя по своей инициативе только в гальюн ходит, – поведал Перышкин. – Он у нас дисциплинированный, новогодний сон боцмана. Маяк!

– А зачем было сети рубить? – поинтересовался Баландин.

– Когда драпаешь, сапоги на ходу скидываешь, – разъяснил Птаха. – Так завернуло, что сами еле ноги унесли. Обидно, бочек триста селедки потеряли.

– Они все на селедку считают, – пренебрежительно сказал Перышкин. – Никаких высших соображений, темнота.

– А ты, бармалейчик, за романтикой в море ходишь? – насмешливо спросил Птаха.

– Боцман, а остроумный, – с уважением откликнулся Перышкин. – Для меня, Константин Иваныч, на первом место, конечно, романтика дальних странствии и преодоление разных трудностей…

– Это я тебе помогу, – пообещал Птаха. – В порту отоспишься!

– … на втором месте, – продолжал Перышкин, – свежий йодистый морской воздух, доктор мне его прописал в детстве от коклюша, а уже на третьем, последнем, месте у нас с Филей деньги, которые мы с Филей в глубине души презираем как пережиток в нашем сознании. Правда, Филя?

– Смешняк, – ухмыльнулся Воротилин, влюблено глядя на Перышкина. – Это для тебя пережиток, а мои пацаны осенью в школу пойдут. Близнецы, Васька и Семка.

В голосе Воротилина прозвучала такая гордость, что все заулыбались.

– Не пойму, как ты их различаешь? – спросил Птаха. – Похожи, как эти… как две поллитры.

– Не различишь! – с простодушным восторгом подхватил Воротилин. – Даже Лена путает, ботинки им разные надевает, только они, стервецы, нарочно меняются.

– Раскачивает. – Птаха прислушался к вою ветра. – На промысле, небось, матерятся в три горла – в укрытие всех уводят, простой. А нам наутро лед окалывать, трах-тарарах. Слышали, японец перевернулся, «Шохо Мару» по названию, мы его встречали. Пароход поменьше нашего, ему, небось, и двадцати тонн льда хватило.

– Нас все-таки спасатель страхует, – напомнил Баландин. – И от берега мы недалеко, километров двадцать.

– Десять миль, – поправил Птаха. – В шторм, Илья Михалыч, самая надежная страховка в гавани затаиться. А мы сами к дракону в зубы прем.

– В возвышенных целях науки, – высокопарно изрек Перышкин. – Вот наберем льду тонн тыщу, и нас с тобой сразу в академики назначат, даже Филе – и тому дадут полтину на пропой.

– Если б лед языком окалывали, – неодобрительно заметил Птаха, – ты бы в одиночку за полчаса весь пароход очистил. А вот как будешь махать пешней и мушкелем, надо посмотреть.

– Так это ж физический труд! – возмутился Перышкин. – А я в душе интеллигент, мне, может, твою пешню в руки брать противно. К тому же Илья Михалыч обещал, что к его лаку лед не пристает.

– Не совсем так, – улыбнулся Баландин. – Ты знаешь, Федя, что такое адгезия?

– Еще бы. – Перышкин и глазом не моргнул. – А с чем ее едят?

– В данном случае со льдом, это сила сцепления льда с поверхностью палубы и надстроек. Так вот, наши полимерные покрытия, или проще – эмали, резко уменьшают адгезию – значит, лед пристает к поверхности слабее, и скалывать его будет легче.

– Это хорошо, – подал голос Воротилин. – Самая работа тяжелая, похуже, чем сети трясти. Помнишь, Иваныч, как в Беринговом – с одного места собьешь, к другому перейдешь, а он через десять минут снова нарастает. Двое суток не спали, пока Архипыч в ледяное поле не пробился.

– Кэп у вас что надо, – сказал Перышкин, – наш Хомутинников пожиже, хотя и с Филю ростом. Мы его за габариты Гардеробом звали. Пароход вот-вот перевернется, а он все за бочки с рыбой беспокоится, что сдавать на плавбазу приготовили…

– Твоей «Вязьме» хуже всех пришлось, – посочувствовал Воротилин. – Ну, кроме тех четырех, что перевернулись.

– Окалываться надо, а они в кубрики попрятались, – насмешливо сказал Птаха. – Пряники вяземские!

– А ты видел? – с вызовом спросил Перышкин.

– Не видел, так рассказывал кореш с «Буйного».

– Пошли ты этого кореша… сказать куда, или сам догадаешься? – Перышкин раздвинул губы в не очень доброй белозубой улыбке. – В помещения ребята полезли, когда на палубе и держаться стало нельзя, крен на правый борт был такой, что креномер зашкалило, понял?

– Так уж и нельзя, – отмахнулся Птаха. – У страха глаза велики.

– Может, и велики, – согласился Перышкин. – Только когда Борьку Ванюшкина одной волной в море смыло, а другой назад забросило, мы единогласно решили перекурить это дело в тепле.

– Одной смыло, а другой забросило? – поразился Баландин. – Разве такое бывает?