Одесситки

Настроения никакого, еще эта гадина подлая рубль недодала, еще на Ольку подумают, что это она этот несчастный рубчик притырила. Маме нужно было бы рассказать, так не хочется её расстраивать. Вон заведующий Фёдор Павлович с совещания идёт.

— Оленька, а ты чего такая грустная? Признавайся, тройку или двойку отхватила? Не расстраивайся, я тоже в школе не блистал, потом за ум взялся. Но тебе это не грозит, ты же у нас отличница и четвёрками недовольна. Что плачешь? Кто обидел? — в руках у девочки он увидел сдувшийся знакомый чёрный портфель, который подлетал от порывов ветра.

— Нет, я получила две пятёрки, — и девочка ещё ниже опустила голову, и слёзы уже градом потекли и захлюпал нос.

Фёдор Павлович достал платок, обстоятельно обтёр лицо этого милого создания, заставил её высморкаться и доложить по всей форме. Сотрудники его между собой называли «солдафон или раз-два». Он всю жизнь прослужил в кавалерии врачом-ветеринаром и любил повторять: «Самые порядочные люди — это лошади».

— Ты откуда идёшь? — Он ещё раз внимательно посмотрел на портфель, вроде пустой.

— К профессору Тимофееву относила.

— И как там, всё в порядке? — Лицо его посерело, он снова посмотрел на портфель. Была бы его воля — закинул бы этот портфель куда подальше. Всю жизнь служил честно, а вот вышел в отставку, лошадей в современной армии больше нет, устроился сюда на мясо-контрольную. Сначала он и не знал, какие здесь порядки, только потом его посвятила жена, Елена Семёновна. Скандал он устроил ей, рыпнулся увольняться, да дочь в Сельхозинституте учится, вся профессура прикормлена, начальство. К нему лично никто никогда не обращался, все действовали через заместителя, она всем командовала. Он, по правде, и не вникал. А что прикажете делать? Сотрудницы, все одинокие женщины с детьми, на одну зарплату никак не протянуть. А так, как ни крути, никто не голодает. Ну не продадут они, это хорошее свежее мясо, снесут в подвал, где оно должно храниться, потом вывезут в скотомогильник. Кому от этого польза? Вот Аня, мать этого ребенка, с утра до ночи на станции — безотказная, то старуха приходит ей помогать, а теперь вот эта малышка. — Оленька, мне ты должна рассказать всю правду!

— А маме вы не расскажите?

— Честное слово, слово офицера...

— Лизка сказала, чтобы больше такие фляки не приносила и ещё рубль недодала. Раньше копейки недодавала, так у меня были свои, а сегодня целый рубль, — и девочка разрыдалась не на шутку. Даже прохожие, несмотря на непогоду, стали останавливаться, присматриваться к странной парочке.

— Пойдём на станцию, Оленька, больше ты туда ходить не будешь.

И действительно, при Фёдоре Павловиче её больше к профессору на Баранова не посылали. Несколько раз девочка видела, как прислуга Лизка сама приходила — злющая до ужаса. Безропотно стояла у двери, опустив голову, и ждала, когда ей отвесят «фляк». Иногда Лизка приходила с Элеонорой Михайловной и ждала последнюю с полными сумками у входа в корпус, как дикарка, озираясь по сторонам. А уж Элеонора забирала всё подчистую, лишь бы подешевле, и вчерашнее и позавчерашнее, любую тухлятину. При этом приговаривая: «На халяву гости всё сожрут и расхваливать будут, как миленькие, Лизка вымочит в марганцовке — и полный порядок». Как только Элеонора уплывала, оставляя за собой шлейф из духов и разных запахов, все, кто был на мясо-контрольной, начинали о ней сплетничать. Да какая она красавица? Умой её хорошенько, и ничего не останется, кроме свинячьей рожи. Сними с неё эти заграничные тряпки и что? Что останется? Сутулая спина, в лифчике вата и кривые ноги.

— Да, уметь так, девки, надо. Подцепила же профессора, ещё студенткой... на отработку к нему пришла. Видно, хорошо отработала-обработала, — женщины дружно смеялись.

— Девочки, я его помню ещё молодым, до войны, он такой красавец был.

Он и сейчас ещё интересный мужчина. А эта проблядь подсуетилась и забеременела. Порядочный он мужик, развёлся, женился.

— Что же тут порядочного, законную жену бросил, она с ним всю войну в госпитале прослужила, да не где-нибудь, а на передовой. Елена Семёновна до сих пор с ней дружит, а туда, в этот «Содом и Гоморру» не ходит ни сама, ни Фёдор Павлович. Элеонора же сына ему родила.

— От кого, это тоже ещё вопрос.

— Ой, бабы, ну и злые вы.

— А что злые, его дети такие красивые, а внуки — загляденье. А от этой лахудры — не пойми чего. Возомнила, что он у неё вундеркинд растёт, и носится с ним, и с этой скрипочкой, как с писаной торбой. Всю консерваторию и школу Столярского поит-кормит, они и поют ей дифирамбы. Второго Ойстраха мечтает вырастить, совсем помешалась.

И продолжали вспоминать профессора, каким тот был ещё до войны, как все были в него влюблены, наверное, им как-то обидно за этого профессора. На мясо-контрольной всем косточки перемывали, как только за клиенткой дверь закроется, так и начинается. И откуда только они всё обо всех знали.