Одесситки

Мне тоже себя очень жалко, и я лежу на кухне, на бывшей Ноночкиной кроватке и молча плачу, слёзы сами текут и текут. Так обидно, у других соседей все радуются, смеются, музыка играет, а у нас то Лёнька Гандзю бросил с Олежкой, и та на малом злобу вымещает, то Ноночка, такая молодая и красивая, умерла, и дедушка всё время болеет. От его вонючих мазей у нас уже всё провонялось. Никто из детей на Коганке не ходит на работы к своим матерям, помогать им. Целыми днями бьют байды во дворе: то в скакалки прыгают, то в классики играют. Никаких секций спортивных не посещают, музыкой не занимаются, школу казёнят и плохо учатся. А здесь уже сил никаких нет, плечо болит, руку тянет до локтя, пальцы сводит. Но я буду всё равно артисткой, правда, Джимик? Идём жрать, я подняла крышку инструмента, руки сами понеслись по клавишам. Джимик всё понимал, он улёгся на мои ноги, тёплым тельцем согревая их и тяжело вздыхая. Каждый раз, поднимая головку, смотрел на меня, если я прекращала играть. Он ведь старый артист и всё понимает.

Только в самом конце урока я играла «Собачий вальс», в котором принимал участие старый лохматый циркач. Он моментально подхватывался, становился на задние лапки и принимался выть. Когда вальс заканчивался, он продолжал стоять на своих задних лапках, поворачиваясь во все стороны, ожидая аплодисменты и угощения, которые всегда лежали на блюдце наверху пианино, рядом с нотами. Это были маленькие разноцветные конфетки с изюмом внутри — морские камешки. После концерта его выпускали погулять в палисадничек и вдоволь налаяться на соседей, каждый норовил совать ему фигу под нос, радовались, оскорбляя гордого пса. Он им отвечал тем же до хрипоты, обзывая их истошным лаем. Наш Джимик был умнее многих этих двуногих идиотов, так считала моя бабушка. Собачка принимала пищу только с рук хозяев, моей или бабушкиной. Если бы мы куда-то делись, ну, скажем, уехали, то он, наверное, умер бы от голода. Мы специально клали кусочки мяса на пол, прямо ему под нос, а он смотрит на него, глазки от слёз блестят, язык высунет, тяжело дышит, но не ест. Как его ни уговаривай, ничего не поможет.

Мы сначала никак понять его не могли. Думали, заболел пёс или скучает по Ивану Ивановичу. Бабушка, случайно уговаривая его покушать, поднесла на ладони кусочек печёночки, и он проглотил, вот так и пошла кормёжка. Кончилось тем, что хитрый Джимик усаживался рядом с бабушкой, которая целый день крутилась у плиты, готовя нам пищу, и следил за её руками, как жонглёр, ловя вкусненькие кусочки, и очень скоро из стройного пёсика превратился в толстую лохматую подушку. Но выступать по-прежнему любил, тут хоть хлебом его не корми, а дай выступить, впрочем, как всем настоящим артистам. Каждый вечер у нас был концерт по заявкам, мы с ним раздавали билеты, на маленьких квадратных листочках проставляли номер места. Платой было либо печенье, либо карамельки в бумажках, которые ещё до представления бабушка всем раздавала для расплаты с артистами. Удивительно, но Джимик даже с Рябой подружился. Старая курица Ряба чувствовала себя в доме хозяйкой. Гоняла пришельца, особенно когда ей надо было снести яйцо. Тогда она начинала сильно кудахтать, а Джимик сразу просился на улицу. А уж когда она весной высиживала цыплят под печкой, то он на кухню и носа не показывал. Бабушка смеялась: ну дайте мне пройти, бусурмане: впереди Ряба, а за бабушкой сзади Джимик. Но потом как-то пёсик даже взял верх над Рябкой. Никого к ней не подпускал, охранял её с цыплятами. Не давал даже поиграть с маленькими пушистыми желтенькими комочками. Он начинал на них лаять, они его слушались, забивались в угол под кровать. Лезть за ними, обмазываться куриным «кремом» не хотелось, да и Рябка могла запросто клюнуть в глаз. А как подрастала эта длинноногая шпана, так семейство переселяли под топчан в палисадник. Столько шума было, визгов. У Джимика ещё больше появлялось работы. Теперь он охранял куриное семейство от котов и других собак. Кошки существа хитрющие, делают вид, что они просто так прогуливаются или отдыхают лёжа на солнышке. Но Джимика им провести никогда не удавалось. Успокаивался он только после шести часов вечера, когда Рябка с семейством удалялась ко сну и бабушка закрывала дверцу в курятник.