Одесситки

Этот год так быстро пролетел, как один день. И вот уже не за горами экзамены почти по всем предметам. Как ни следила за мной бабка, всё равно дурила я её по полной программе. Новая страсть деморализовала меня, я читала везде — и в трамвае, и по дороге к маме на работу. Даже играя на фоно. Для этого быстро заучивала наизусть домашнее задание, естественно, с ошибками, и колотила бездумно по клавишам, переворачивая очередную страницу чтива, спрятавшуюся в нотах на фортепьянной подставке. В отодвинутом ящике письменного стола, за которым я делала уроки, всегда был роман, и, как только бабка приближалась, я животом задвигала его и «смотрела в книгу, видя фигу». Я настолько обнаглела, что стала читать прямо на уроках. Причём мне было всё равно, что читать, только проглатывать страницы одну за другой и при этом не попасться ни дома, ни в школе. А тут еще в соседнем доме открылась библиотека. Мы с Лилькой Гуревич записались в неё в числе первых. К весне я попалась по всем статьям: и в школе, и на музыке, волейбол вообще был заброшен. Алка сдала все книжки, и на моей карточке красным карандашом жирно красовалась надпись: «Не выдавать!»

Очень они меня напугали, Лилька же книги продолжала брать, сколько влезет, а я у неё. Но всё же тотальная слежка подействовала, я с остервенением принялась за учёбу, чтобы не вылететь из школы и получить свидетельство об окончании восьми классов. Прилепившееся прозвище ко мне с легкой руки сестры — «шум за сценой» сменилось на новое, данное бабкой: «запойная». В этом увлечении чтением, всего без разбору, теперь и мама и бабушка винили только Алку. Посещение Одесского украинского театра, куда меня на спектакль пригласила уже студентка театрального училища Букиевская, тоже отрезвляюще подействовало на меня. Она так хвалилась, она так передо мной выпендривалась, всучив мне контрамарку. Если бы автобусы не привезли на спектакль бесплатно передовиков сельского хозяйства и отдыхающих из дома отдыха, то зал был бы точно пустым.

Участие моей подруги заключалось в том, что она с другими девчонками и хлопцами иногда с гиканьем пробегали через всю сцену и служили живым фоном для действующих лиц: председателя колхоза «Червоне дышло» и молодой агрономши, закончившей институт и мечтающей всё изменить. В антракте в туалете был спектакль покруче. Там передовицы сельского хозяйства примеряли новые наряды, купленные на толкучке. Вот это был настоящий спектакль, вплоть до драки. Тётки перессорились из-за денег. Доказывали друг дружке, что сто рублей у одной из них Нинка взяла на голубую кофту. «Так я ж передумала её брать и деньги тебе назад вернула», — объясняла, вероятно, та самая Нинка пострадавшей. Красная баба, вся взмокшая, крутилась вокруг своей оси, слушая всех галдящих товарок одновременно, только охрипшим голосом повторяя: «А где ж тогда мои деньги?» В зрительный зал они больше не вернулись, их с подвыпившими кавалерами выставили из театра, и они ещё долго разбирались в автобусе, дожидаясь шофера, который, как и положено, досидел до конца спектакля и даже хлопал громче всех. Поджидая свою подругу на улице, я невольно смотрела на облупленный автобус, на плачущую тётку, которую обдурили подружки, и мне подумалось: уж она точно запомнит экскурсию в Одессу, её знаменитый толчок и театр с мордобоем. Культурная программа выполнена полностью.

Выскочившая из служебного входа Вика тяжело дышала, выпячивая вперёд грудь: «Ну, как тебе моя игра? Видела, как я эту дылду Лидку уделала? Ты что, не поняла? Там, в конце первого акта. Я ж специально задержалась и последней выбежала на сцену, и ей ничего больше не оставалось, как торчать во втором ряду».

По правде сказать, я даже не обратила внимания, в каком ряду пронеслась по сцене моя подружка, все они были на одно лицо. Я всё время ждала, что она сама вот-вот хоть какую-то реплику произнесёт, но права оказалась моя Алка. Я увидела свою подругу в той самой настоящей роли, которую сестра обидно называет «шум за сценой». Лучше, по-моему, вообще не выходить на эту сцену, чем так позориться. Но Вика, опьянённая своим участием, продолжала: «Эта Лидка уродина, вообразила, что если она даёт помрежу, то будет стоять впереди меня. Знаешь, сколько ей лет? Целых двадцать — старуха, а туда же. Я всегда буду стоять впереди, чего бы мне это ни стоило! Чего так смотришь?»

Она выдержала паузу Станиславского и продолжала: «Не веришь? Мама говорит, что в нашей профессии всегда нужно иметь хоть маленький камушек за пазухой и вовремя им воспользоваться. Ну, а ты? Что надумала?»

— Буду десятилетку заканчивать, а там видно будет.

— Ты знаешь, моя мама говорит, что ты бы всё равно не поступила, не для тебя эта профессия. Талант ведь сразу виден, его никуда не спрячешь.

Так захотелось напхать Вике полную её запазуху, вместо цыцик набитую камнями, но я устала после работы на мясо-контрольной станции, к тому же подошёл трамвай первый номер. Я быстро распрощалась, пожелала ей успехов и поехала домой. Я поняла, что больше с ней не хочу ни дружить, ни видеть её, ничего о ней знать.