Одесситки

Со стороны они выглядели, как вполне счастливая семейная пара, прожившая не один десяток лет.

Варвара Никитична постелила им кровать в горнице, там был земляной пол и прохладно. Но в первую же ночь Алексей Михайлович остался ночевать на копне сена. Потом он подружился с дедом из соседнего дома и стал уезжать на целый день на рыбалку возвращаясь к позднему вечеру с уловом. Дорка, чтобы убить время, помогала хозяйке то хлеб вымешивать, то взбивать масло. Только к корове подходить не решалась, ужасно боялась. Хозяйка старалась угодить гостям, как могла. Люди ведь столько навезли всего и для неё и для детей, считай, хлопца одели с ног до головы, Дорка уж здесь расстаралась, собрала и Вовкины вещички, и сына Лёвки. Но дело даже не в этом. Ведь приехала сама сестра дочкиной хозяйки Надежды Ивановны. Как повезло её девочке, о таком и мечтать нельзя было, чтобы квартирная хозяйка так относилась к квартирантке, как к собственной дочери, даже за квартиру денег не брала, да что за квартиру, ещё и им в деревню всё передает.

— Вы бы, Дора Моисеевна, Надежде Ивановне присоветовали к нам в отпуск приехать, отдохнуть. Один раз всего-то и была, на октябрьские праздники, так как назло с погодой не повезло, такой дождь разгулялся.

Дорке было неудобно, сами не едят, а их всё угощают, да и Алексей Михайлович дорогу в погреб нашел, пьёт хозяйское вино без спросу, как алкоголик какой, не просыхает. Стыдно и неудобно, скорее бы уехать домой.

Похоже, хозяйка догадывается, что между ней и «мужем» не всё гладко, но, слава Богу, никаких вопросов не задаёт. Наконец наступил день отъезда, и странная парочка, груженная своими сумками плюс еще двумя круглыми плетёными корзинами с яблоками, грушами и сливами, отправилась домой. Водитель Лёша подъехал к самому дому показав всей деревне особое уважение к гостям и бабе Варе.

В общем, никакого медового месяца у Дорки и не случилось. Алексей Михайлович по-прежнему спал на Доркиной кровати, она одиноко ютилась на сыновнем диване. Со стороны Алексея Михайловича никаких ухаживаний не намечалось. На людях он ласково называл её моя Дорочка, а дома вёл себя так, как будто бы не Дорка его приютила, а он её. Дорка уж не знала, как ему угодить. Кончался август, Дорка, навещая сына в пионерском лагере, как бы невзначай сообщила, что вернулся Алексей Михайлович из тюрьмы, очень болен, ему сейчас тяжело, нужно помочь человеку, попавшему в беду. Но Вовчик и слушать её не стал: пусть ему его Лялечка помогает, тебе какое дело? Дорка не нашлась, что ответить. Решила признаться в следующий раз, когда забирать приедет, он добрый, всё поймёт.

Для себя она давно решила, нужно с Алексеем Михайловичем объясниться. Если к ней он не испытывает никаких чувств, то пусть снимает себе угол в другом месте, в конце концов она ему не прислуга, не родственница, а всего-навсего бывшая сослуживица. Уже месяц, как работает, денег на харчи не дает, купил себе портсигар, запонки, одеколон. А она за всё лето копейки не собрала, Вовчик из всего вырос, что она себе думает? Она вспомнила, как он посмотрел на неё в последний раз, и заплакала. Он и раньше в шутку говорил, что ей не идут очки, она в них на Берию похожа. А здесь вообще такое отчебучил. Собрались сходить к Фирке товар отнести, и вдруг он ей заявляет: сними очки, оставь их дома, тогда я с тобой пойду. Посмотрел бы лучше на себя, омерзительный старик. Одна Надька его сразу раскусила, но сейчас молчит, думает, что все у подруги в порядке. А Дорке стыдно перед друзьями признаться, как дела обстоят на самом деле. Ведь они во всём ему помогли, и с пропиской и с работой. Что делать? Вот влипла так влипла. Завтра уже за Вовкой ехать. Как сыну сказать? Всё, мышеловка захлопнулась. Даже спать ей негде. Вечером, за ужином, Дорка спокойно произнесла:

— Алексей Михайлович, обижайтесь не обижайтесь, но завтра я привезу сына, и ему негде спать.

— Дор, что ты юлишь? Сыну негде спать, лучше скажи прямо, что хочешь спать со мной, думаешь, я не вижу. Так я не против. У меня нет пока других вариантов, ты уж извини за откровенность. — И он налил себе в стакан самогонки и залпом выпил. — Я весь твой. — И засмеялся. — Ты что думаешь, если б у меня было куда пойти, я бы пришел к тебе? Тоже мне «обижайтесь не обижайтесь», ничего твоему сыну не будет. Вон топчан пустой стоит, пусть на нём поспит. Раньше же ты сдавала угол, сколько за эти годы здесь побывало, а? Или скажешь, кроме приживалок и Жанкиного мусора, никого у тебя не было? Ну что уставилась? Никуда я не уйду, можешь и не мечтать, я прописан здесь, это мой угол, у меня свидетели есть, что я тебе плачу. А вашу шоблу бабью я ненавижу. Донос на меня твои подружки написали, может, и под твою диктовочку. Думаешь, я забыл, как ты сама на меня лезла? Ты ж всё время крутилась вокруг меня, как змея обвивалась.

Встал из-за стола, зашёл за занавеску, аккуратненько затянул её за собой, разделся, лёг и захрапел.

Дорка осталась сидеть за столом, обхватив голову руками.