Одесситки

А в конце этой осени произошло вообще странное событие с дядей Жорой. Как ни старались взрослые от меня утаить женитьбу дяди Жоры, но фиг у них что вышло. Непонятно, почему из этого дела такую тайну устроили. Сначала бабушка к вечеру сбегала к тете Тане на Слободку, потом с мамой на кухне шушукались. Вроде какая-то Верка набожная согласна. Только бы Ленька не подвёл, увёз вовремя Жорку на мотоцикле, якобы в поликлинику. А на самом деле его увезли в загс расписываться с этой тёткой Верой. А оттуда прямо на Слободку к ней свадьбу гулять. Мне поручалось перевозить на 15-м трамвае от мамы продукты. Свадьба совсем не весёлая была. Только и улыбались, когда Лёнька фотографировал молодых, радостно позировали. Дядя Жора постоянно повторял: «Зря вы всё это затеяли. И Веру в это дело втянули, какой из меня муж...» Но потом выпил и песни со всеми пел. Там его у Верки и оставили, как он домой ни просился. Только когда плелись после свадьбы пешком домой, из разговора взрослых я поняла, что дядю Жору спасали и вроде спасли. Иначе куковать бы ему навечно на Соловках, туда бы сослали, как других калек. Теперь они с этой Верой живут в комнатке дяди Жоры, и она катает его на кресле с колёсиками до самого нового рынка.

Обычно я быстро уплетала любимый фасолевый суп, но сегодня только ковыряла ложкой в тарелке и в подробностях рассказывала бабушке, что случилось на мясо-контрольной станции. Но о том, что мясо я отнесла тете Дорке, конечно, умолчала. И, конечно, не сказала, что хотела мясо отнести Жанне. Даже что я с ней знакома, нельзя было бабушке говорить. И толстый Олежка эту тайну хранил.

Этим летом мама взяла нас с Олежкой на море в свой выходной, и мы поехали в Аркадию. Там нас ждал отец Олежки, мой родной дядя Леня, с новой женой. Олежка сначала дичился её, но Жанна столько сделала ему подарков и так хорошо с ним играла, что, когда мы возвращались, они уже подружились. Правда, пришлось все подарки спрятать, и мама потом делала вид, что сама эти подарки покупает. Все поголовно этого Олежку жалеют и балуют, особенно бабушка. Совсем как помешанная всё в него пихает и пихает, а он и рад стараться, уже в ширину больше, чем в длину. Даже стыдно быть таким толстым, совсем как мальчиш-плохиш. Его дразнят во дворе — толстый. Все его жалеют, видите ли, его отец бросил. Во-первых, Лёнька не бросал сына, я видела, как он переживает; если бы эта деревенская Гандзя не была такой дурой, может, он бы её и не бросил. У нас с Алкой тоже нет папы, но никто нас не жалеет. Во дворе, что на этом, что на том, редко у кого есть папы, разве у самых маленьких, и то раз-два и обчёлся. А эта Гандзя, как придёт к нам, начинает тискать сына и приговаривает: «При живом отце сиротинушка, отцу родному не нужен, зачем мне жизнь такая? Руки на себя бы наложила, да кому ты нужен будешь, сиротинушка моя».

А наша Алка не выдержала и сказала всё, что о ней думает: «Из этой лохудры никакого толка не будет. Ни учиться, ни работать не хочет. Сидит целыми днями с бездельницами-морячками во дворе и семечки грызёт. Бабушке не помогает, хоть бы научилась фартуки строчить, а то ещё норовит Олежку на целый день спихнуть, у неё, видите ли, голова болит. Чему там болеть, когда мозгов нет. Тётя Надя Субда правильно её раскусила: «А зачем ей идти работать? Кормится она у вас с сыном, алименты приличные получает, так и будет на вашей шее сидеть. Не надо было вам её комнату на Коганку выменивать. Ни семью не спасли, и себе на всю жизнь гембель устроили».

Когда Лёнька вернулся из армии, привез жену из Винницкой области, все на Коганке так и ахнули. Такой парень и на тебе! Никто такого не ожидал. Сначала для молодых комнату на Коганке снимали. Потом, когда родился Олежка, от милиции комнату ему дали на Дерибасовской в доме Гаевского. В этом доме самая главная в городе аптека, она так и называется Аптека Гаевского. Их комната была на последнем этаже, окна выхолили на Соборную площадь, лифт там отродясь не работал, да и вода по праздникам была, зато газ и паровое отопление — красота, ни тебе угля, ни дров, всегда тепло. Но там случилось то, что все в один голос предрекали. Закрутил Лёнька роман с девушкой-художницей. Ну не совсем девушкой, Оля часто слышала от взрослых, что Лёньку окрутили «старая и молодая бляди» и даже родилась девочка. Вот и обменяли после этого комнату с Дерибасовской на комнату в нашей Коганке. Но и это не спасло их брак, Лёнька тут же подцепил Жанку в вечерней школе, где сам учился после работы.