Одесситки

— Ну, дайте слово сказать, хоть на пять копеек вставить, — бабкин племянник дядя Боря пытался успокоить развеселившуюся компанию. — Я первый раз увидел дядю Паву ещё с палочкой, помнишь, тётя Поля? В госпиталь мы бегали, за ранеными ухаживали. Время такое тяжелое было. Все в госпиталь ходили, кто стирать, как тётя Поля, кто за ранеными присмотреть. За это давали кисель с отрубями. Олька, знаешь какой кисель с отрубями? Нет? И дай Бог тебе никогда не знать. Мы тоже там с Костькой ошивались, кого побрить, кому ногти постричь, кому письмо написать. Вот там, в госпитале, дед и положил глаз на нашу тётку.

— Муся, ты ему больше пить не давай, — приказала очень серьёзно бабушка.

Но где там! Дядя Боря уже вошёл в роль старого блатного одессита и с причмокиваниями и загибаниями пальчиков, извиваясь, пошёл молотить языком.

— Какая ещё красотка была наша Поля! Одна корона на голове из двух кос, каждая толщиной с кулак, чего стоила. — Тетя Муся в подтверждение правды, сказанной её мужем, только утвердительно кивала головой.

— Боря, говоришь — говори, но только не веди себя, как жлоб пересыпьский, босяк, биндюжник какой-то. Аж смотреть противно, что люди подумают, в приличный дом пускать тебя нельзя. Уже сам дед, а кривляешься, как дурак.

Но дядя Боря и не подумал обращать внимание на жену, продолжал :

— Дядя Пава и так и сяк подруливал к ней, а бабка ни в какую. Даже в госпиталь перестала ходить.

— Ага, ага, — подхватила тётя Муся. — Бабы со двора видели, шо морячок хроменький на полном крючке, и тётку спрашивают: «Ну, как там твой морячок?» А баба Поля, чтобы отвязались, возьми и ляпни: «Помер он, царство ему небесное!» Только сказала, а в ворога двора входит покойничек с букетом. Прямо с того света свататься пришёл. До сих пор у нас, в десятом на Ольшевском спуске, помнят. Вот смеху было!

— Настоящий это мужик был, — продолжал дядя Боря. — Полюбил и всё тут, настоящий казак. Перекоп взял и нашу бабку тоже! Правда, измором. Тебе бы, Олька, такого мужика встретить.

Я посмотрела на бабушку, на её сморщенном лице горели нездоровым румянцем щёки и в голубых больших глазах светилось счастье воспоминаний.

Про себя я подумала, что дядя Боря спьяну, похоже, всё перепутал. Моя мама родилась ведь ещё в 1914 году. Я хотела внести поправку, но Алка стукнула меня под столом по ноге: сиди, помалкивай. Нажрались, ерунду мелят.

Потом поднялся какой-то начальник портофлотовский, предложил тост за деда:

— За первого в Одессе стахановца. — Стал рассказывать, как дед после гражданской наш порт восстанавливал, всё ж было разбито.

Дядя Боря никак не мог успокоиться, всё предлагал моей маме выпить:

— Анька, давай выпьем, я тебе никогда не говорил, а это дед покойник денег мне дал, чтобы я за вами беглянками в Ташкент смотался.

Тётя Муся не выдержала и с силой толкнула мужа:

— Ты закроешь уже свой поганый рот? Что ты мелешь всё подряд? Какой Ташкент, я тебя сейчас прибью здесь без шума и пыли, ты меня понял?

Дядя Боря невинно поморгал глазами, пожал плечами:

— А что я такого сказал? До войны хоть пожили, как люди.

Представители порта и два журналиста сметали всё со стола, и куда это только в них вмещалось, понять было невозможно.

Лёнька опять налил полные рюмки.

— Мама, а помнишь, каким отец пришел с этой войны?

— Помню, сынок, хорошо помню. Накануне мне сон приснился, сам Сталин, хотите верьте, хотите нет. Я ещё Соцкого тогда попросила, чтобы он шкалик достал. Помнишь, Анька?

— Ну и что Сталин? — не выдержала я.

— Так и сказал: «Мать, купи бутылку водки и жди... Вернётся твой солдат». Так оно и случилось! Сначала дед на Ольшевскую пришел, его соседи на Коганку отправили. Мы ж тогда у Соцкого на Коганке жили. Смотрю, идёт, худючий, одни глаза горят. А Соцкий, твой, Олька, папочка, дрова колол во дворе. Алка с Нонкой бросились к Паве, а я стою и как раз выкручиваю Соцкого кальсоны и механически стряхиваю их и стряхиваю. С места двинуться не могу, и слова сказать сил нет. Смотрю, у деда глаза кровью наливаются, но он стоит, как вкопанный, вот-вот бросится. Здесь Анька выскочила, к отцу бросилась. С Соцким стала знакомить, мол, так и так, человек хороший, спас нас этот человек от смерти во время войны. Олька, так твой батя боялся, что дед топор у него выхватит и зарубит. Скорый был на руку дед, решил, что Соцкий мой кавалер. — Щёчки бабушки раскраснелись, глаза заблестели, заслезились. — Израненный дед, но живым вернулся, так и сказал: «Я ж тебе обещал вернуться, Поля, я ж слово держать привык». А сам как доходяга. На следующий день уже в порт подался, такой уж характер, ничего не изменилось. Все для других. Всю жизнь на первом месте партия и работа. А как там дома выкручиваемся, ему не было дела. Только когда я на него насяду, он, бывало, так ласково скажет: «Полюшка, я ж не для себя, душа за дело болит. А ты у меня, я ж знаю, справишься». Такие были времена, что уж тут скажешь. На его долю три войны пришлось, и все с немцами. Спасибо вам всем, что не забыли, помните. Лёнька, ты бы закусывал, а то опьянеешь!