Одетта. Восемь историй о любви

Когда у Ванды наконец появилось ощущение, что она обрела энциклопедические познания в сфере отношений между мужчиной и женщиной в постели — так как закончилось все тем, что он обучил ее всему, что нравится мужскому полу, — она исчезла.

Вернувшись в интернат, она больше не виделась с Чезарио, совершенствуя искусство наслаждения в компании нескольких новых знакомых. Чуть позднее она с облегчением узнала, что ее мать скончалась от передозировки.

Освободившись, она затерялась в Париже, окунулась в мир ночного города и, опираясь на мужской пол, начала свое восхождение по общественной лестнице.

— Так что — вернемся на яхту или устроимся в шезлонгах на пляже? Ванда… Ванда! Ты меня слышишь? Вернемся на яхту или ты предпочитаешь шезлонг на здешнем пляже?

Ванда снова открыла глаза, пренебрежительно посмотрела на Лоренцо, обеспокоенного тем, что она выключилась из беседы, и раскатисто провозгласила:

— А что если пойти посмотреть картины этого местного художника?

— А что, давайте, это, должно быть, полная жуть! — воскликнул Гвидо Фаринелли.

— Почему бы и нет. Наверное, это забавно! — тотчас подхватил Лоренцо, который не упускал случая засвидетельствовать свою услужливость.

Группа миллиардеров, сочтя вылазку забавной, последовала за Вандой. Та обратилась к Чезарио:

— Это вы предлагали посетить вашу мастерскую?

— Да, мадам.

— Ну так вот, мы могли бы воспользоваться вашим предложением прямо сейчас.

Старик Чезарио не сразу отреагировал. Привыкший к тому, что его игнорируют или гонят в шею, он несказанно удивился, когда с ним вдруг заговорили любезно.

Пока владелец ресторана, отведя старика в сторонку, объяснял ему, кто такая знаменитая Ванда Виннипег и какую честь ему оказали, Ванда обозрела урон, нанесенный временем тому, кто некогда был самым красивым мужчиной на пляже. Редкие седые волосы, кожа, изрядно пострадавшая от солнца, которое год за годом постепенно превращало некогда упругую плоть в дряхлую, испещренную пятнами, сморщенную на локтях и коленях. Согбенное, истощавшее, бесформенное тело ничем не напоминало атлетический торс прежнего Чезарио. Только устрично-зеленые зрачки сохранили прежний редкий оттенок, хотя блеск был уже не тот.

Хотя Ванда не слишком переменилась, она тем не менее не опасалась, что он ее узнает. Высветленные волосы, низкий голос, русский акцент, темные очки, а главное — богатство — практически исключали малейшую возможность идентификации.

Первой проникнув в хижину Чезарио, она немедленно возвестила:

— Это великолепно!

Ей потребовалась всего минута, чтобы изменить настроение спутников: нельзя было позволить им взглянуть на эту мазню собственными глазами, они должны были проникнуться ее мнением. Перебирая картинки, она заставляла их удивляться и восхищаться. На целых полчаса обычно малоразговорчивая Ванда преисполнилась энтузиазма, она сделалась говорливой, лиричной — словом, неузнаваемой.

Лоренцо не верил своим ушам.

Более всех был ошеломлен Чезарио. В немой растерянности он пытался понять, происходит ли все наяву; он ожидал жестокой насмешки или саркастических наблюдений над его шедеврами, что убедило бы его, что все эти люди пришли, чтобы посмеяться над ним.

Однако богачи сыпали восторженными восклицаниями — восхищение Ванды оказалось заразительным.

— Не правда ли, это оригинально?…

— На первый взгляд, это может показаться неумелым, в то время как перед нами мастерская живопись.

— Таможенник Руссо, или Ван Гог, или Роден, вероятно, производили такое же впечатление на своих современников, — заверила Ванда. — Ну что ж, не будем злоупотреблять временем маэстро, сколько?

— Простите? — промямлил Чезарио.

— Сколько вы хотите за эту картину? Просто мечтаю повесить ее в моей нью-йоркской квартире, точнее, напротив моей кровати. Итак, сколько?

— Ну, не знаю… сто…

Произнеся эту цифру, Чезарио тут же пожалел об этом: зачем он запросил так много, сейчас рухнут все его надежды!

Для Ванды сто долларов были сущей безделицей, столько она собиралась завтра сунуть на чай портье отеля. Чезарио же благодаря вожделенной сотне мог погасить долг за краски.

— Сто тысяч долларов? — переспросила Ванда. — Что ж, сумма кажется мне разумной. Беру.

У Чезарио гудело в ушах, его едва не разбил апоплексический удар, он ломал голову, верно ли расслышал цифру.

— А эту вы отдадите за ту же цену? Она отлично подчеркнет белизну стены в моей гостиной в Марбелье… О, пожалуйста…

Чезарио машинально кивнул.

Тщеславный Гвидо Фаринелли, которому была известна репутации Ванды как гения выгодных сделок, не мог остаться в стороне, и его выбор пал на еще одну мазню Чезарио.

Когда он попытался несколько сбить цену, Ванда остановила его:

— Дорогой Гвидо, прошу вас, не надо, не стоит торговаться, когда перед вами подобный талант. Иметь деньги несложно и легко, тогда как талант дается далеко не каждому…

Она повернулась к Чезарио:

— Это просто судьба. Долг. Миссия. Это оправдывает все жизненные лишения.