Одевая эпоху

Повсюду устроены приспособления, в которых я совершенно не нуждаюсь. Кругом стоят плевательницы, но я не имею привычки плеваться. И письменные приборы, но я не пишу в поездах. В столешницах сделаны углубления, чтобы вставлять бутылки и стаканы, но мы пьем только минеральную воду. Посреди вагона пожилой, совершенно лысый и очень изысканный джентльмен, которому, как кажется, за всю жизнь ни разу не довелось рассердиться, курит сигару еще длиннее моей (а моя обошлась мне в восемнадцать франков). Рядом с ним сидит пожилой секретарь, слушает его и делает записи в блокноте. Голос у лысого похож на трещотку, только очень тихую. Разобрать, что он говорит, совершенно невозможно. Он убийственно серьезен. Никогда не улыбается. Впрочем, здесь никто не улыбается. Я давно это заметил. Неужели все улыбки остались во Франции? Здесь можно увидеть только кривую усмешку, людям не до веселья, они заняты делом. Неужели есть такая страна, где все постоянно улыбаются? Если есть, то это не страна, а курорт, туда надо ездить в отпуск.

Я возвращаюсь на свое место. На столике – небольшой буклет, в котором перечислены все чудеса этого образцового поезда, называемого «Twentieth Century Ltd.», и указаны все цены. Сам поезд, как таковой, стоит 1 миллион 46 тысяч долларов, то есть более 26 миллионов франков. Факт, конечно, интересный, только сообщать мне о нем не очень тактично.

Поезд обслуживает бригада из 32 человек, не считая цирюльника, у которого есть отдельное помещение для работы, лакея, в своем рабочем купе ночью он гладит одежду пассажиров, и дипломированной няни, она же горничная, присматривающая за детьми и заботившаяся о дамах: в ее рабочем помещении установлена ванна. А еще она делает маникюр. И наконец, в хвосте поезда находится observation саг – последний вагон, представляющий собой крытую террасу с балюстрадой, откуда можно любоваться пейзажем, сидя в удобном садовом кресле. Проблема, однако, в том, что никакого пейзажа здесь нет.

XIX. Гастрономия

В самом начале этой книги я упоминал, что в детстве отличался плохим аппетитом. Должен признаться, с возрастом я стал чревоугодником, и теперь некоторые мои друзья даже считают меня большим знатоком гастрономии. Этой наукой, основанной на практическом опыте, во Франции может заниматься каждый, поскольку у нас, во-первых, лучшие в мире продукты, а во-вторых, самые искусные повара.

Чтобы стать настоящим гурманом, надо пройти особую подготовку, накопить большой запас впечатлений, как приятных, так и неприятных. Надо совершать экспедиции в район Бордо, Шампань и Бургундию, чтобы изучить знаменитые вина и развить в себе таланты дегустатора.

В Эперне, крупнейшем центре производства шампанского, в одном отеле я видел, как иностранцы заказывали сотерн[360]

. Разве это не кощунство?

Я видел слезы главного сомелье «Серебряной Башни»: этот хранитель гастрономических традиций плакал, потому что иностранцы, опустошавшие его погреб, совершенно не разбирались в вине. «Эти невежды, – жаловался он, – берут мои самые лучшие, редкие вина, люр-салюс[361] 1863 года, шато-лафит[362] 1875 года, обрион[363] 1900 года, а после ужина просят принести им кружку пива! Они, видите ли, еще не напились!» Скоро на свете не останется настоящих знатоков вина, а наши погреба опустеют. Разве можно восстановить энологическую библиотеку и музеи, которые были раньше у Бракессака (в кафе «Вуазен»), в «Мезон д’Ор» или в «Кафе Англэ»?

На мой взгляд, художнику нужно есть только вкусное, скверный обед должен вызывать у него такое же отвращение, как неэстетичное зрелище. Я лучше обойдусь без ужина, чем стану есть нездоровую или неумело приготовленную пищу. Мне всегда казалось, что составление меню и приготовление вкусного ужина – это занятия, достойные аристократа.

Считается, что кухня – место сугубо прозаическое, однако приготовление и поглощение еды могут радовать не только тело, но и душу. По крайней мере, так я думаю всякий раз, когда обедаю у моего друга Вердье[364], замечательного шеф-повара старой школы и автора интереснейших книг о кулинарии.

В свое время я состоял в объединении гурманов под названием «Клуб Ста». Там я пережил обиду, о которой хочу рассказать, чтобы рассеять все недоразумения по этому поводу.

«Клуб Ста», объединявший сто любителей вкусной еды, возглавлял некто Натан Луи Форест, по профессии журналист.

У него был больной желудок. Когда он председательствовал на банкете, то вынимал из кармана два свежих, только что из-под курицы, яйца, незаметно передавал их повару и говорил:

«Три минуты». Как вы понимаете, его обязанности в клубе были чисто символическими, и катар желудка ему не угрожал. Однажды все мы, члены клуба, собрались отужинать на «Парижской барже», которая во время сражения под Марной была собственностью и резиденцией маршала Жофра [365].

В приглашениях указывалось, что членам клуба не разрешается приводить с собой гостей. Мы должны были ужинать в своем, узком кругу.