Один

Чертовка, выскочив на снег в одной юбке и наспех заправленной расхристанной сорочке, выплеснула к плетню помои и закричала:

– О, кто заявился! Сам Ньёрд пожаловал. Давайте, заходите в избу – что мерзнуть, – и обдала охотников взглядом, не сулившим добра.

Ньёрд впервые видел глаза, отливавшие ясным изумрудом. Казалось, девушка, играючи, поменялась зрачками с кошкой. Спутанные и давно немытые волосы висели паклей, девица была смугла до черноты. В разрезе сорочки проступало худое тело. Когда рыжая ведьма наклонилась, пригибаясь под низким проемом двери, в разрезе мелькнули две грудки, повисшие полупустыми мешочками. Словом, Ньёрда любили красавицы куда лучше, чем эта селянка, больше похожая на бродяжку. Босые ноги, до колен покрытые коростой навоза, переступили нетерпеливо, когда Ньёрд в который раз повернул к девушке голову. Изба, словно девушка шепнула селенью заветное слово, набивалась народом. Ньёрд озирался. Ваны не думали, что в таком диком месте правителям Альфхейма окажут достойный прием.

Двалин, горбатый уродец, видевший еще дни творения цвергов, шепнул:

– Кажется, тебя, Ньёрд, тут почитают.

– Может быть, – отозвался светлый ван. – Хотя странные у них почести богам, надо признать.

Ваны теперь были окружены сумрачной толпой стариков, среди которых особняком держалось с полдюжины юношей и девушек.

Вперед, трясясь от древности, выступил старик. Прошаркал по земляному полу хижины, в упор рассматривая пришельцев.

– Точно дырку просверлить собрался, – прошипел великий Фрейр на ухо Ньёрду.

Тот выглядывал среди седых косм и старушечьих лиц рыжий факел. Ответил вполголоса:

– Может, у них принято с гостями не разговаривать?

Но старик, пожевав губами, опроверг вана:

– С гостями мы говорим. Рады мы гостям, да только никто из них дважды в одну и ту же реку не входит.

– Да ты мудрец, – Фрейр положил руку на рукоятку меча. Потом, смутившись, убрал. Что это в самом деле, испугаться сборища древних пней?

– А между тем мне всего шесть ночей от роду, – прошепелявил старик, словно угадав мысли великого.

Ньёрд и остальные не поняли, о чем толкует эта не одну зиму и не один десяток детишек сварганившая развалина.

Но сердце Ньёрда екнуло и вздрогнуло от неясных предчувствий.

Селеньице странного народца ютилось между гор, защищавших его от ветра и снежных бурь. Кое-какое хозяйство и грядка луковиц во дворе помогали перебиваться. Селеньице, не мешая миру творить великие деяния, мирно добывало себе пропитание и какую-нибудь одежонку, благо, хватало ее на много поколений.

Не зная лучшей участи, селяне не роптали, пока из-за гор в деревню не пришел незнакомый путник. Он-то и объяснил народцу кошмар их жизни – и жизнь и впрямь превратилась в тягостное ожидание.

Селяне, давние потомки первых низших божеств, были счастливы, пока незнакомец не рассказал, что их бытие – насмешка.

Прожив неделю и породив сына и дочь, селянин ложился на лаву и умирал, зная, что дети, как положено, обиходят тело, предав прах очищающему огню. Пришелец объяснил, что другие люди ждут погребальный костер десятилетиями.

Несправедливость асов, так распределивших непоровну время, отпущенное на утехи, стала той крохой, уничтожившей налаженный быт.

Старики не хотели умирать, цепляясь за крупицы дыхания – их агония была ужасна. Молодые не хотели рожать детей, тем самым обрекая их на гибель через шесть ночей на седьмую.

Девушки старились, не познав мужского семени. А юноши седели даже раньше положенного, ярясь обидой.

Высшие ваны, побледнев, слушали монотонную речь старика, сбивавшуюся на бормотание. Ньёрд наконец увидел зеленоглазую кошку в толпе старух. Ему показалось, что на гладкой коже незнакомки за какой-то час у губ и век разбежались черточки морщин.

«Еще неделя, нет, уже несколько дней, и перед ним будет дряхлая сморщенная уродка. Она будет трястись, как этот старик, и раскрывать беззубый рот с синими бескровными деснами?» – содрогнулся Ньёрд.

Остальным великим тоже было не по себе. Но ваны, боги плодородия и скотоводства, ничем не могли помочь обреченным.

Разве что остаться с погибающей деревней и умереть вместе с последним младенцем через неделю?

– Простите нас, люди, – после долгого молчания голос Фрейра звучал глухо. – Мы ничего не обещаем. Даже надежду. Но мы пойдем на поклон к великим: пусть восстановится справедливость.

Мы уходим. И не знаю, вернемся ли. Но, клянусь, я попытаюсь исправить зло, в котором нет нашей вины.

Ваны через расступившуюся толпу гуськом пересекли двор. Их лошади, в отличие от гостей, почищенные и уже накормленные, ждали под навесом, укрытые старыми дерюгами.

– Хозяйственные ребята, – двусмысленно процедил Двалин, подпрыгивая: росточек не позволял ему сразу оседлать лошадь. – Только к чему?..

Ему никто не откликнулся. Ньёрд сунул ногу в стремя, когда за изгородью мелькнула рыжая копна волос. Ван спешился и хлестнул лошадь:

– Вряд ли у меня осталось время куда-то ездить.