Один

И даже у него есть замечательный один рассказ (я не помню сейчас его названия), где он вспоминает родственника своего, всю жизнь проработавшего, и кого-то из русских аристократов, который всю жизнь кутил и палец о палец не ударил, а потом говорит: «А вот представить себе, что они там встретились, нам том свете. О чём они будут друг с другом разговаривать-то?» Ну, вы поправите меня, я уверен, потому что вы наверняка помните этот рассказ. Кстати говоря, он написан на том же приёме, что и бабелевские Иваны: там дьякон Иван и страшный казак Иван Акинфиев, который подвергает его пыткам, садизму за попытку дезертирства. Они оба — Иваны. Они — один народ. Но они уже несовместимы.

Я боюсь, что весь Шукшин — о страшной лжи той системы, которая лишает людей общности, которая лишает их общих ценностей и может удержать их только страшным бюрократическим давлением, только страшным давлением власти, только этим трёхглавым Змеем Горынычем. Об этом Шукшин. Шукшин о том, как утрачиваются общие коды, как невозможно больше разговаривать, как любая попытка живого чувства непосредственного наталкивается на эту же бюрократизацию.

Но, вместе с тем, мне кажется, в последние годы Шукшин был не далёк от того, чтобы признать эту власть единственным спасением, потому что — а что без неё-то? А без неё будет сплошная «Калина красная», без неё будет смертоубийство. Ведь неслучайно Егор Прокудин гибнет-то у него. У него же тоже несовместимы уже эти две части народа — условный Шукшин и условный Бурков.

Надо вам сказать, что «Калина красная» и в особенности мой любимый фильм Шукшина «Печки-лавочки», замечательная гротескная сатирическая комедия, они оба вот ещё о чём рассказывают. Несмотря на декларации, на декларативную любовь к народу, этого народа на самом деле никто не знает, никто не хочет понимать, что с ним делать. Все относятся к нему высокомерно, снисходительно. Помните, когда там спрашивает профессор (Санаев) у героя Шукшина: «Ну что, весело живётся в деревне?» — «Ох, весело, весело! Бывает, целой деревней с утра смеёмся — водой отливают, успокоиться не можем!»

Это та проблема, которая была и в гениальном, на мой взгляд, сценарии Володина, в очень сильном фильме «Дочки-матери». Это, знаете, удивительное сочетание. Тоже иногда, пока говоришь, ловишь эти сочетания. «Дочки-матери» и «Печки-лавочки» — это же фильм об одном и том же, о том, что жители города и жители деревни не могут уже договориться, и относятся они друг к другу высокомерно, снисходительно, отвратительно. И когда героиня «Дочек-матерей», вот эта правильная советская девочка со своим неизменным пряником сувенирным, приезжает в культурную и утончённую, рафинированную, слабую, бледную, высокомерную семью, то тут не понимаешь, кому сочувствовать. С одной стороны, она с её грубой прямотой ужасна. А с другой стороны, разве эти элои не ужасны с их высокомерием, с их рафинированностью, даже я бы сказал, с их пошлостью своего рода?

Понимаете, что меня на самом деле очень тревожит: не является ли эта советская ситуация… Россия же всегда всё встречает грудью. Как корабль несёт на носу своём фигуру, так и Россия всегда действительно грудью встречает будущее. Не является ли эта российская ситуация лишь отражением того неизбежного раскола, о котором мы сейчас говорим? Ведь Россия лишена была всяких утешений, всяких отвлечений, типа политики, моды, бизнеса. Она проблему встретила лицом к лицу. Не могут больше в рамках одной цивилизации существовать две взаимоисключающие группы людей. Как им быть — непонятно. И, может быть, то, что в России не было этих объединяющих начал, это и показало впервые с абсолютной ясностью, что больше, как сказал Грушницкий, «нам двоим на земле нет места».

Очень горько это думать и горько говорить, но Шукшин действительно в сказке «До третьих петухов» показал эту ситуацию. Помните, там есть казачий атаман, который всё время хочет выпить, потому что тоска. И он всё время хочет кому-то «кровя пустить». И Илья Муромец, который всё время грозит барину Обломову: «Я не встаю, но я тебя дубиной-то достану!» С одной стороны, сочетание дикой агрессии, с другой — иронической слабости.

Хочется верить, что Уэллс ошибался в своём прогнозе. А ну как не ошибался? А ну как дальше действительно история пойдёт двумя путями? И Россия только первой с этим столкнулась. И на этом сгорели лучшие русские умы: Высоцкий, Тарковский, Шукшин, Стругацкий, Трифонов, Шепитько — все, кто объединял эту страну, и все, кто стал в ней после этого невозможным. Вот представьте себе: какой сейчас театр мог бы быть нынешней «Таганкой»? На одних политических намёках разве уедешь?