Один

Этот эстетический шок бывает очень разной природы. Например, иногда, казалось бы, у писателей, которых при жизни никто не признавал великими, их вообще считали беллетристами… Грин, Куприн, Андреев — это такие авторы, которые обладают, может быть, не самым совершенным вкусом, вкусом несколько пролетарским (да у них и жизнь была не сахарная), но вкус гению не обязателен. Они обладают невероятной яркостью видения и совершенно медвежьей силой письма. Помните, как Тэффи говорила про Алексея Толстого, как Бунин про него говорил: «Писал с силой кита, выпускающего фонтан». Лёгкость, сила, изобразительное волшебство… Достаточно прочитать у Куприна описание летнего полудня в «Белом пуделе» или описание ночной рыбной ловли на скатов в «Листригонах» — и вам жить почему-то хочется. Более того, вам хочется почему-то делать людям добро. Вот это непонятная причина эстетического шока. И почему-то Толстой своими этическими и теоретическими работами не мог добиться того, чего он добивается одной сценой охоты в «Войне и мире» или одной сценой косьбы в «Анне Карениной». Это — великая функция эстетики.

А дальше мы поговорим через три минуты.

_{РЕКЛАМА}

― И ещё раз привет, дорогие друзья! «Один», с вами Дмитрий Быков. Продолжаем разговор.

«Как Вы оцениваете Дольского? Знакомы ли? Откуда взялся его изысканный, аристократический слог? Он уникален как поэт, что сочетается с большой музыкальностью и виртуозным владением инструментом».

Я очень хорошо отношусь к Александру Дольскому и, разумеется, не только к тем его песням, которые обнародованы на виниловых пластинках, но и в основном к ранним его сочинениям, политически весьма злым, к антивоенным его сочинениям, по-моему, тоже очень остроумным. И вообще мне кажется, что корни Михаила Щербакова, уж если на то пошло, скорее в Дольском, нежели в Киме или в Матвеевой, которых он обычно называет в качестве любимых предшественников. Мне кажется, Дольский на него не то чтобы повлиял, но он работает в сходном направлении. Такое прохладное совершенство некоторых его сочинений — это да. И, конечно, музыкальное совершенство замечательное. Мне кажется, здесь есть некоторое сходство.

Неожиданно три подряд вопроса от разных людей: «Поделитесь мыслями о романе Горенштейна „Место“, о творчества Горенштейна в целом и в частности об „Искуплении“». Я не знаю, рискну ли я сделать о нём лекцию, потому что это всё-таки писатель чрезвычайно высокого уровня, на мой вкус, очень сложный. И для того чтобы Горенштейна правильно понимать, нужно, по крайней мере, очень хорошо знать историю и практику иудаизма. Например, «Псалом» — его ключевой роман — невозможно обсуждать без этого.

В своё время я предпринял некие усилия к тому, чтобы напечатать в России не изданный до сих пор у нас и вышедший крошечным тиражом в Штатах в издательстве SLOVO роман Горенштейна «На крестцах». Это такая огромная пьеса в 17 действиях. Просили очень дорого, у меня нет таких денег — 15 тысяч евро хотели за его публикацию. Кстати, этот роман меня очень разочаровал, когда я его прочёл. Там есть несколько гениальных сцен, но в целом это масса довольно однообразного и, как мне показалось (даже мне на моём дилетантском уровне), псевдонаучного текста. Если факты не совпадают с концепцией, то тем хуже для фактов. Ну, бог с ним.

Горенштейн, вообще-то, был гениальным драматургом. «Детоубийца» в замечательной постановке «Государь ты наш, батюшка» Фоменко и в особенности «Бердичев» — это две великие пьесы. «Споры о Достоевском» похуже, на мой взгляд. Горенштейну очень вредила его желчь, его публицистичность, его дурной характер и манера откликаться на массу раздражающих вещей в современном мире. Но при всём при том по изобразительной силе, по глубине мысли Горенштейн не имеет себе равных в поколении. Такая повесть, как «Искупление»… Я далеко не убеждён, что я понимаю все её смыслы. Но сама мысль о том, что Великая Отечественная была искуплением для мира и после этого мир должен переродиться — конечно, это мысль великая, хотя и очень жестокая. И вообще Горенштейн — писатель жестокий, натуралистический, страшный. Он один из многих, кто на меня очень сильно влиял самим строем фразы, в особенности на оправдание. Слава богу, что никто этого не замечает, потому что мало кто читает Горенштейна. Но я это влияние всегда признавал.