Один

Во-первых, Дина Бурачевская — прекрасный взрослый поэт. Дина, если вы меня слышите, я вам передаю привет! Ваша книжка скоро выйдет в одном петербургском издательстве, и мы для этого всё возможное делаем, — книга Дины Бурачевской, которая называется «Дура» и которая мне очень нравится, и даже я её помогал составлять. Я очень рад, что пришёл о ней вопрос. Дина Бурачевская и детские стихи пишет очень смешные и прелестные. И вообще я очень люблю этого поэта.

Кстати, я должен вам сказать, что и Агния Барто была поэтом серьёзным и настоящим. У неё были и взрослые стихи чудесные. Она с формой работала очень интересно. Из тех поэтов, которые мне нравились в детстве, Барто была самым серьёзным. С глянцевыми и бодрыми стихами Михалкова я не могу даже сравнивать её. Барто — настоящий поэт (кстати, очень трепетно любивший Бориса Пастернака).

«„Педагогическая поэма» Макаренко сильно отличается от других его произведений. Почему так? Я где-то слышала, что её правил Горький. Пролейте свет на эту историю. Будет ли лекция про Умберто Эко?» Про Умберто Эко лекции не будет, потому что я недостаточно сильно люблю этого автора, хотя очень люблю его как человека, как филолога, как социального мыслителя, а особенно статью «Вечный фашизм». Ну и «Маятник Фуко» — хороший роман.

Что касается Макаренко. Я не думаю, что у Горького было время и силы внимательно редактировать «Педагогическую поэму». Почему «Педагогическая поэма» не похожа на остальные его сочинения? А какие остальные сочинения вы имеете в виду? «Флаги на башнях»? «Флаги на башнях», по общему мнению, были художественной неудачей, поэтому такие и пародии жестокие на неё писали. Достаточно посмотреть Архангельского пародию. Поэтому Фёдор Левин так жестоко её критиковал, и вынуждены были защищать Макаренко его воспитанники, которые, как конармейцы на Бабеля, обрушились на журнал «Литературный критик». Макаренко был до некоторой степени неприкосновенен.

Видите ли, в чём дело? Как мне представляется, поздний Макаренко находился на известном распутье. Это вообще очень сложная, очень долгая тема: что происходит с педагогическим коллективом, с педагогическим экспериментом через 10–15 лет. Это как театр. Педагогика же действительно как театр, она — дело очень живое. Когда он писал «Педагогическую поэму», это была молодость, азарт, он делал ошибки, описывал эти ошибки с интересом. Это было начало великого дела, примерно как «Таганка» 1967 года. А потом, естественно, это стало засахариваться. А потом он оказался действительно на распутье, идеологическом в том числе.

Рискну сказать… Это не моя мысль, я согласен просто с мыслью матери, которую она нам высказывала в своё время в школе. Когда Макаренко начинал Куряжскую коммуну, он имел дело с беспризорниками 20-х годов. Во многих отношениях это были бывшие дети из дворянских семей в том числе, и это был тот контингент, с которым можно было заварить кашу. Беспризорники 30-х годов — это совершенно другая публика. Это дети коллективизации, дети, бежавшие или выброшенные из семей уже 30-х годов, и эти дети просто не имели ни здоровья, ни старта в образовании; плюс к тому же они были измучены абсолютно, они были иногда голодом и скитаниями доведены просто до дистрофии. И, конечно, это была совершенно не та среда. Я уж не говорю о том, что и чекисты 30-х годов были не те, что чекисты 20-х — при том, что и чекисты 20-х были далеко не пряники. Естественно, что в 30-е годы дело Макаренко просто вырождалось. И «Флаги на башнях» с их идиллией, с их откровенными натяжками и, я думаю, временами просто ложью — это памятник этого вырождения.

Конечно, Макаренко — гениальный педагог. Я совершенно не сомневаюсь в том, что коллективное воспитание — это вообще основа нормального воспитания. И то, что дети Макаренко делали лучший фотоаппарат в мире «ФЭД» — это тоже не случайная вещь. Но при всём при том приходится признать, что великий педагогический русский эксперимент 20-х годов — школа Пистрака, знаменитая МОПШК [Московская опытно-показательная школа-коммуна им. Лепешинского], школа Сороки-Росинского, знаменитая ШКИД [Школа социально-индивидуального воспитания им. Достоевского] — это всё просто перестало существовать. А ведь, между прочим, глаза всего мира были прикованы тогда именно к российской педагогике. Об этом мы сейчас и будем говорить.

«Дополните свой ответ тем, как вы — как поэт — относитесь к поэзии Цоя». Ну, тоже: поэзия ли это? К текстам Цоя. Понимаете, тексты Цоя, Земфиры. Это не является поэзией, это вспомогательный материал для музыки. И я не считаю Цоя большим поэтом. Лёша Дидуров, Царствие ему небесное, говорил, что цоевская формула «Я — асфальт» — это вообще знак целого поколения. Мне кажется, что и Шевчук, и Борис Борисович Гребенщиков — поэты гораздо более высокого класса.