Один на льдине

Там, а не на зонах, я начал курить и выпивать. Только так можно было дела делать. Не пойму, как алкашом не стал! Хоть бы закусить давали. Бонза позвонит, секретарше и по-вятски ей:

— Цай.

Секретарь приносит два стакана чаю.

В совхоз приезжаешь с утречка — директор уже шатаясь по гаражу ходит, шоферы пьяные, доярки полупьяные. В гараже в девять утра уже все пьяные в пимах, дубленках, шапках меховых. Директор на кого-то орет:

— Я тебя в тюрьме сгною!

Вывод: все разворовано, всем все равно.

Итак, вооруженные до зубов моими расценками, мы с удвоенной силой и уверенные в своей правоте стали "бомбить" казну республики и процветать.

Но тут наступил критический момент.

11

В 83 году мне сорок один год.

Ирина родила мою любимую дочь Валентину. Прекрасная девочка, взрослеющий мой ребенок. Сейчас уже выросла: умная, стройная, строгая, принципиальная.

Примерно годом позже мы сдали серьезный объект, и я получил хорошие деньги.

Я выезжал тогда еще за пределы Сыктывкара и в Киев, и в Сочи. По работе и на отдых.

Обычно, с первого дня отпуска всю дорогу до солнечного Сочи мы с семьей проходили на своей машине. Первым личным авто была у меня там старая "копейка". Потом купил трехлетнюю, почти новую, у начальника ОБХСС.

В Сыктывкаре мы обычно ставили машину на грузовую платформу и ехали до Кирова. Там железная дорога прерывается.

В Кирове спускаем машину и едем автотрассами на Киев, Москву, на Конотоп, где у меня жили мама и сестра. Мы привозили им дефицитные продукты, рыбу, икру, семгу. И сердце мое глупое купалось в счастье, когда я видел сияющие добром и покоем глаза мамы. Она видела: наконец-то сынок женат и преуспевает, у нее внук и внучка, которые — даст Бог — не будут знать холода в костях и голода в лаптях… Ей нравилась спокойная и рассудительная северянка Ирина.

Кто-то скажет: странная у вас, Николай Александрович, мама. Ведь она пожизненно знала или догадывалась, что ваши доходы — не чисты. Так чему же радоваться?

А я отвечу: если самый заблудший мужчина ради этого счастья в материнских глазах не совершил безумного поступка, то это еще одно его заблуждение. И если, во имя спасения своего больного ребенка мать откажется от трансплантации ему своего здорового органа, то она, как было сказано в одном старом кинофильме, не мать ему, а ехидна, пожирающая свое дитя. Она, моя мама — Царствие ей Небесное! — просто отдала мне свою жизнь. Перефразируя Есенина, "она бы вилами пришла вас заколоть за каждый крик ваш, брошенный в меня".

Может быть и есть матери, думающие и поступающие иначе… Но спрос-то за детей с них, а не с ребенка: твоя плоть, твоя кровь, твое воспитание. Как и с меня спрос нынче, когда сегодня мой сын, а ее внук Алексей, становится наркоманом. Спрос с меня. И если он завяжет, то я буду безмерно счастлив. Но во мне нет силы материнской любви. Я исковеркан и жесток. Я ненавижу наркоманов. Они для меня все равно, что педики.

И пусть бы он лучше на свет не родился, думаю я, раздираемый любовью и презрением к нему. И сам удивляюсь мудрому терпению матерей…

12

Но я отвлекся от основной линии.

Итак, в 84-ом году я отработал в совхозе.

Все время работ я в понедельник уезжал из дому, а в пятницу возвращался. Потому что далеко. И в этот раз приезжаю домой, уже куплены билеты в Сочи и завтра, в шесть утра субботы, самолет вылетает. Этот раз решили лететь самолетом.

Мы уже приготовили все вещи, дети ждут путешествия и у меня еще все хорошо. Я часов в десять вечера ванну принял, выхожу — звонок в дверь. Заходит "цветной" лейтенант.

— Михалев тут живет?

— Тут.

— Надо пройти для выяснения кое-каких обстоятельств в городской отдел милиции.

— А, может, завтра утром?

Говорю, а сам думаю: в Сочи рвану, а там уж потом разберемся. Потому что могли в любой момент посадить. Это чувство не покидало меня все прожитые годы. И в Коми я чувствовал, что обстановка накаляется.

— Завтра нельзя, сейчас надо.

— Ирина Владимировна, дай мне, пожалуйста, теплое белье… На Руси ведь как? От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Или, как говорил поэт Крылов: "…Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют…"

Она, родная, кладет мне в сидорок зубную щетку, полотенце, сигарет блок, потому что я всегда готов. И она готова. За что, Господи, наградил меня грешного и недостойного такой женой? Уж не маминой ли молитвою…

13

Выхожу на улицу.

Стоит почтовый "москвич"-сапожок. Оказывается, они за мной следили уже несколько дней. И вообще я числился, как оказалось, во всесоюзном розыске. Меня закрывают в будку, привозят в городской отдел милиции, дежурному майору сдают.

Дежурный, как водится, под турахом.

Николай, Александрович, вы у нас, дорогой, арестованы. Попались, как простой урка.

За что же такая честь: быть вами арестованным?

Оказывается, в Сисольском районе, город Визига, где я делал когда-то ферму, возбудили против меня дело. Шьют хищение государственного имущества мошенническим путем, подделку документов. Это серьезная и тяжкая статья.[63] Мне она уже не по силам. Но я снова в розыске.

— Мы много за вами следили, охотились и не могли вас поймать.