Один на льдине

Глава двадцатая. Женитьба — не напасть

1

Чтобы ездить в столицу Коми город Сыктывкар, мне выдали так называемый "волчий билет". Он существенно отличается не только от известного всем заячьего, но и от привычной "формы два". А здесь и этой корочки хватало. К ней командировочное — настоящее, заметьте — удостоверение. Поездки в стольный град занимали обычно три дня: сутки туда, сутки на закупку, и обратно тоже сутки. Для молодого мужика из леса две ночи в столице — это подарок.

Еду я в Сыктывкар в очередной раз. Останавливаюсь в гостинице "Центральная". Делаю свои закупки и начинаю вплотную думать о знакомстве с какой-нибудь хорошенькой девушкой. Кабаки открыты, деньги пищат. Но кабацким девушкам цена грош. И я набираю номера телефонов наугад. Где-то неопределенно мнутся, где-то делают вид, что не помнят. И вот слышу один очаровательный, окающий по-северному девичий говорок. Я говорю:

— Это Коля. Вы меня, наверное, не помните, а я вас помню. Даже номер телефона ваш раздобыл. Отчего бы нам не встретиться прямо сегодня вечером и не сходить в ресторан?

Она:

— Ой, мне в институт…

И такая простота, материнская какая-то простота и бесхитростность в этих словах, что я столь же бесхитростно говорю:

— Куда он денется, ваш институт. Давайте-ка лучше в кабак сходим!

И приезжает она в условленное место на простом советском автобусе, и смотрю я на нее. Нет в ней того перчика, который я предпочитаю диетической пище. Пресновата она, но высока, стройна, с открытым русским лицом, которое принято называть крестьянским, безо всякой броскости и яркости черт. А куда деваться? Пошли в центральный ресторан "Вычегда".

— Как вас зовут?

— Ирина.

Выпили, потанцевали. Она рассказала, что ей двадцать пять лет, что замуж как-то не вышла, что работает фельдшером-лаборантом, а вечерами учится. Было в Ирине что-то семейное, патриархальное, корневое. Что мог рассказать ей я, прожженный жулик и отпетый мошенник? Что хочу иной жизни, но так до конца и не знаю, получится ли она у меня?

Но уже принимал четкие очертания смутный замысел — жениться. И мотивы у меня весьма определенные: во-первых, маме обещал. Не так уж много я, грешный, выполнил своих обещаний перед нею. Во-вторых, на поселении мне остается жить год, и женись я, то получил бы отдельную квартиру, не вставал бы до зари и не ходил бы отмечаться. А уж заработать я всегда смогу нормальным, честным трудом. У меня уже была к этому времени комната в бараке: печка-душегубка, полы с выдранными половицами, просевшая сухая штукатурка, вечное шуршание тараканов, происки клопов-кровопийц, которые отведали крови многих, транзитом прошедших сквозь эту халупу и канувших во тьме времен.

Транзитным до сегодняшнего вечера был и я.

— Выходи за меня, — говорю я, кочевой, этой оседлой девушке.

— Почему бы и нет… — отвечает она.

А тогда наш разговор продолжился.

— А ты знаешь, кто я?

— Неважно, — отвечает она. — А кто вы?

Сказать, что я удивился, — это ничего не сказать. Забытое чувство защищенности, волна благодарности, тепло новых надежд — всему этому и сейчас нет простых словесных объяснений.

— Зека.

— Как зека? Зека не может развлекаться в ресторане! — простодушно говорит она.

Я объясняю ей, что такое поселение. Что мне можно жениться, и что мы будем жить вместе, когда кончится мой срок.

— Выйдешь за зека?

— Ладно. Выйду, — просто говорит она, окая по-вологодски.

Признаться, тут я и понял, что не совсем готов к такому развитию событий. Но эта ее готовность разделить со мной "тоску лагерей" обезоружила меня полностью и, принадлежа уже не себе, а ей, я сказал:

— Хорошо. Завтра свадьба.

…Есть женщины, мимо которых трудно пройти, чтоб не обернуться. Это эффектные женщины.

Но некий бытовой парадокс заключается в том, что эффект быстро прискучивает и тянет за собой желание другого, нового, более яркого эффекта. Отчасти поэтому, мне кажется, многие яркие женщины несчастны и изуродованы вечным ожиданием семейного счастья. Иногда смотришь на очень красивую одинокую женщину и думаешь, какой же мужчина мог тебя бросить? А потом понимаешь: обычный, такой же, как ты. Ему стало трудно служить сторожем при топ-модели, находиться в силовом поле всеоглядной красоты, и он ушел к серой мышке.