Один плюс один

— Вначале было очень трудно. Я попросту не умел охотиться. Не умел выслеживать добычу, бесшумно подкрадываться, часами лежать в засаде — пока всему этому научился, чуть не умер с голоду. Но все же не умер. И научился. И чем дальше, тем легче мне становилось, тем свободнее дышалось в лесу. Лес принял меня, я чувствовал себя здесь своим. У меня появилась настоящая тигриная походка, движения стали мягкими, упругими, я научился зря не тратить силы, а в нужный момент выкладываться в стремительном броске. Это приходило постепенно, само собой. Я открывал все новые возможности своего тела, и мне все больше нравилась моя жизнь.

А потом я встретил ее.

— Кого — ее?

— Кого? Ну, ее. Тигрицу. У тигров нет имен, но для себя я называл ее Грацией. Да, она и была сама грация. Куда мне до нее! Мы были счастливы. Ведь тигры — кто сказал, что у зверей нет разума? — он у них есть! У тигров, по крайней мере. Не смотрите на меня, как на психа. Я знаю, что говорю. Они не глупее нас. Да, они не делают орудий труда и не изменяют природу — но им это и не нужно. Они сами — часть природы. Разумная часть. У них есть свой язык — очень простой, я выучил его за месяц. Но мы с ней им почти не пользовались — нам он был не нужен. Мы и так понимали друг друга. Да, мы были счастливы. Я никогда не был так счастлив до того и никогда уже не буду после.

Но это длились недолго — всего полгода.

Он вздохнул и снова замолчал.

— В то утро мы охотились порознь. Я как раз подбирался к косуле, когда услышал выстрел. И сразу почувствовал — что-то случилось с Грацией. Не знаю как, но почувствовал. И бросился на звук. Я несся, не разбирая дороги, но опоздал. Видел, как по проселку проехала машина, и заметил за стеклом лицо человека. Сытое, самодовольное. Оно до сих пор у меня перед глазами.

Мой собеседник порылся в карманах, достал листок бумаги и молча протянул его мне. Я посмотрел на листок. Обрюзгшее лицо человека лет пятидесяти, с глубоко посаженными маленькими глазками и обвислыми «бульдожьими» щеками. Весь рисунок был истыкан ножом. Я представил себе, как незнакомец, привесив картинку к стене, остервенело и метко бросал в нее большой охотничий нож, и каждый раз лезвие с тупым звуком глубоко вонзалось в стену.

На рисунке было лицо Ляшенко.

Я поднял взгляд.

Незнакомец спрятал листок обратно в карман и с усилием произнес:

— Вот и все. Почти все. Грации я не нашел, но обнаружил следы крови. Вот когда я узнал: и тигры могут плакать… На следующий день я отправился к тому месту, где зарыл одежду и стимулятор. Месть. Единственное, что мне оставалось.

Я поступил работать на прииски. За год заработал достаточно, чтобы начать розыск. Дважды этот гад уходил от меня, но теперь не уйдет. Осталось десять минут.

Он помолчал.

— Теперь вы понимаете, почему я не люблю людей? Они отняли у меня все. Но я бы все простил, если б не Грация, — он застонал, стиснув зубы, и отвернулся. По-моему, он плакал.

Да, переубеждать его бессмысленно. Да и стоит ли? Но я обязан попытаться. Ляшенко, конечно, тип еще тот — но мы обязаны его защитить. И будет лучше, если дело обойдется без эксцессов.

Наши сведения частично подтверждали рассказ незнакомца. Два года назад Ляшенко действительно привлекался к суду по делу о браконьерстве, но каким-то образом выкрутился. А недавно обратился к нам с просьбой защитить его жизнь. Он был напуган до икоты. Якобы на него уже дважды покушались. Но ничего подобного мы и предположить не могли! Если только рассказ моего собеседника — правда…

— И не пытайтесь меня переубедить, — он словно читал мысли. — Или, тем более, задержать. Пистолет вам не поможет.

Он меня раскусил! С самого начала. Молодец! Но задержать его все же придется.

— Если вы обещаете не покушаться на жизнь Ляшенко, я не стану вас задерживать. С Ляшенко разберется закон. Я понимаю ваши чувства, но никто не имеет права… — ах, черт, слова не те, казенные какие-то… Осталось пять минут.

— Ни черта вы не понимаете! Не были вы в моей шкуре! — он уже кричал. — А Ляшенко я все равно убью!

— Ну что ж, тогда пройдемте со мной, — нас разделяет столик. Так, спокойно. Сейчас шаг назад, и достаю пистолет. Если что — стрелять по ногам.

— Послушайте, не дурите. Вы мне ничего плохого не сделали, но если вы попытаетесь мне помешать…

Я делаю шаг назад. Рука уже нащупывает рубчатую рукоять «Макарова».

Этого я предусмотреть не мог. На меня через стол метнулось что-то темное, бесформенное. Из глаз брызнули искры, и вокруг сомнулась тьма.

…Очнулся я почти сразу. Лежал на полу, сжимая в руке пистолет (успел все-таки вытащить). Незнакомца в буфете не было, а за окном грохотал поезд. Сильно болела голова и шея. По-моему, он ударил меня рукой, но ощущение было — что двухпудовой гирей.

В этом поезде едет Ляшенко!

Мысль обожгла меня и, как пружина, подбросила с пола. Поезд шел медленно, и когда я выскочил на перрон, то успел заметить, как захлопнулась одна из вагонных дверей. Он уже внутри!