Один против Абвера

— А как вы хотели? Увы, я не могу приветствовать ваше решение. Вы парализуете работу штаба, вносите сумятицу, занимаетесь репрессиями. Кто после этого наносит больший вред Родине? Вы или некий немецкий шпион, существование которого, кстати, под большим вопросом? Догадываюсь, что вы задумали. — Рожнов шумно вздохнул. — Выловить агента вы не в состоянии, поэтому хватаете всех, кто может быть врагом. Жестоко, но действенно. Шпиону конец, а потерю остальных переживем, и не такое выдерживали. А вам не приходит в голову, что агента может и не быть среди людей, уничтоженных вами?

— С чего вы взяли, что вас уничтожат? — Сухая улыбка приклеилась к губам Алексея. — К вам будут применены меры психологического, а позднее и физического воздействия. Но даже после признания вас не уничтожат. Вы можете принести пользу нашей стране.

— Я? — изумился Рожнов. — Ну, знаете ли!.. И вам еще не нравятся мои слова о некомпетентности? Какой же странный этот мир. — Арестант опять принялся вздыхать. — Еще вчера мы с вами мирно общались, вы представлялись мне вполне адекватным человеком, а уже сегодня…

— Это прием такой, — уверил его Алексей. — Отдыхайте, тезка. Скоро снова на допрос.

— Подождите. — Губы Рожнова задрожали. — Капитан, я не лазутчик, клянусь вам. Не знаю, как доказать, но это просто чушь, извините. Я достойно воевал, мне нечего стыдиться. Не понимаю, почему со мной так. Я боюсь боли, — признался арестант. — Лучше сразу умереть, чем мучиться. Я признаюсь в чем угодно, если допросы с пристрастием войдут в норму, подпишу любой документ, и будь что будет. Только я понятия не имею о том, где находится эта чертова рация, о которой спрашивал следователь. Я в глаза никогда не видел эту проклятую штуковину.

«Продолжать беседу с этим товарищем тоже нет смысла. Все фигуранты разные, но одинаково объяты страхом. Может, в мои расчеты закралась ошибка?» — подумал Алексей.

Через три пустые ниши прозябал в одиночестве капитан Чаплыгин. Он тоже не похорошел, и на душе у него не полегчало. Бытие определяет сознание. Так совершенно правильно сказал Карл Маркс. Арестант поднял пустые глаза, неохотно встал.

— Добрый вечер, Борис Аркадьевич, — вежливо поздоровался Алексей. — Можете сидеть. Вас терзают тяжелые думы?

— Да, склоняюсь к мысли о том, что напрасно явился на этот свет. — Чаплыгин с трудом изобразил улыбку. — Лучше было бы вообще не рождаться.

— Ну, извините. — Алексей развел руками. — Не каждому такое удается. Так что будьте добры соответствовать. На философию потянуло, Борис Аркадьевич?

— А как еще прикажете забыться? Меня обвиняют в пособничестве немцам. Дескать, я какой-то там лазутчик, поставляющий фашистам важную информацию. А еще я прошедшей ночью бегал по лесам и кого-то расстреливал, вместо того чтобы спать.

— Но кто-то ведь бегал и расстреливал.

— Тогда это точно я. — В этом человеке на фоне потрясений прорезалась ирония. — Послушайте, но ведь это полная чушь. Я почти два года на этой проклятой войне, не всегда служил в действующих частях, но добросовестно выполнял свой долг. Это легко проверить. Сделайте запрос в штаб армии. Там есть мое личное дело, из него доходчиво явствует, где и когда я служил. На основании чего меня причислили к подозреваемым? Из-за того что у меня есть свой «газик», на котором я мотаюсь по окрестностям и из любой точки могу выходить на связь с абвером?

— Но согласитесь, у вас большие возможности.

— Но вы же не нашли никакой рации в машине!

— Вы могли ее спрятать где угодно. Средств радиотехнического наблюдения у РККА пока не хватает. Пеленгаторы в районе не работали. Если такое все же случится, то вы узнаете об этом в первую очередь. Почему мы должны сбрасывать вас со счетов?

— И когда это все кончится? — Лицо арестанта задрожало.

— Когда выявим лазутчика, — ответил Алексей. — Им, кстати, с изрядной долей вероятности можете оказаться вы, Борис Аркадьевич, или как вас там.

Чаплыгин явно чего-то боялся. Его могли страшить только результаты проверки, о необходимости которой он сам и говорил.

Алексей пристально посмотрел на него, но Чаплыгин уже отвернулся.

А вот и еще один бешеный индивид. Замполит полка майор Костин поднял седеющую голову. Его глаза тут же налились яростью, воспалились, а с лица, напротив, отхлынула кровь. Но это была буря в стакане воды. Она не выплеснулась. Остатки разума сдерживали эмоции. Он тяжело дышал, ноздри его раздувались.

— У вас, как вижу, есть претензии, Евгений Романович, — проницательно заметил Алексей.

— Вы за это поплатитесь, — процедил замполит. — Все ответят, кто причастен к этому беспределу, но вы, капитан, в первую очередь.

— Обойдемся без лагерного жаргона, товарищ майор. Полагаю, вы и без него умеете жечь сердца глаголом.

— Выпустите меня немедленно! — потребовал Костин. — Извинитесь перед всем руководством полка. Тогда я, может быть, избавлю вас от неприятностей. Какое право вы имели меня арестовывать? Я майор, значит, и задерживать меня обязан был как минимум человек, носящий это же воинское звание! Где уважение к субординации?