Один триллион долларов

– Моей смерти? – услышал он самого себя. – А почему я должен умереть?

– Это банкиры, Джон. Банкиры хотят гарантий.

– Я исполняю предсказание. Божью волю. Он не даст мне умереть, пока я не управился.

– Я боюсь, – сказал Маккейн, подняв брови, – что цюрихские банкиры не настолько богобоязненны, чтобы проникнуться логикой этого аргумента. – Он сделал быстрое движение рукой, будто отгоняя назойливую муху. – Вы должны их понять, Джон. Если они будут инвестировать под нашу дудку, они должны быть уверены, что план будет доведен до конца. Они не хотят, чтобы в случае вашей смерти состояние унаследовали ваши родители и все подарили бы, предположим, Красному Кресту, понимаете? И я могу их понять. Неважно, справедлива ли тревога этих людей или нет, они тревожатся – и это превращается в нашу проблему, становясь нам поперек дороги.

Джон кусал губу.

– И что вы предлагаете? – спросил он.

– Долгосрочное решение состоит в том, что вы женитесь и родите детей. Тогда мы сможем ссылаться на то, что есть наследники, которые, естественно, получат наилучшее воспитание и образование и когда-то смогут возглавить концерн. – Маккейн поднял руки и расставил их перед собой, как рыбак, рассказывающий о своем улове. – Но это, как я сказал, долгосрочное решение. На это вам понадобится несколько лет. Но я должен сослаться на что-то в разговоре с банкирами уже сегодня вечером.

У Джона все еще оставалось чувство нереальности происходящего.

– Но до сих пор этот вопрос ни разу не поднимался.

– До сих пор мы имели дело с бедняками. А это банкиры, Джон, люди, у которых вместе больше денег, чем у вас. Даже если бы мы снова продали весь концерн, у вас было не больше капитала, чем эти люди готовы предоставить в наше распоряжение. Деньги вкладчиков, Джон. Я же вам объяснял, что в этом ключ.

Джон кивнул.

– Да, но я не представляю, как мне до вечера обзавестись женой и ребенком, – сказал он, боясь, что Маккейн мог заранее приготовить и такой вариант – мгновенную женитьбу с усыновлением ребенка, например.

Маккейн отрицательно покачал головой.

– Вам не нужны жена и ребенок, вам необходим наследник. А этот вопрос решается быстро и просто. – Он достал из ящика стола лист бумаги, взял авторучку и протянул все это ему. – Составьте завещание и укажите меня в качестве вашего наследника.

– Вас?

– Стоп, – сказал Маккейн, предостерегающе подняв руки. – Не поймите меня неправильно. Речь идет лишь о том, чтобы мне было что показать банкирам. А поскольку они меня знают, для них будет самым убедительным, если вашим наследником назначаюсь я.

Джон смотрел на белый лист бумаги, на ручку.

– Это что, – медленно спросил он, – снова очередной тест? Урок обращения с могуществом?

– Хороший вопрос. Ответ: нет. Вы можете не делать этого. Я попытаюсь убедить банкиров иначе. Хоть и не знаю как. – Маккейн положил руки на стол ладонями вверх и строго взглянул на него.

Джон смотрел на него, чувствуя себя грязным, беспомощным, жалким. На протяжении какого-то мига он заподозрил, что Маккейн хочет его убить, но тут же почти устыдился этой мысли. Почти.

Он сел, подтянул к себе лист бумаги, взял ручку и свинтил с нее колпачок.

– Значит, это, как говорят, pro forma?

– Да.

– Что я должен написать?

– Я вам продиктую. Вначале заголовок. Моя последняя воля.

Джон было начал писать, но остановился.

– А не лучше ли напечатать это?

– Наоборот, тогда это будет недействительно. Завещания пишутся от руки.

– Но у меня ужасный почерк.

– Это не имеет значения. Важно лишь то, что это ваш почерк.

– Ну, если вы уверены… – Джон снова начал писать и снова остановился. – А что с моими родителями? Могу я вписать сюда, что вы берете на себя их пожизненное содержание?

Маккейн вздохнул:

– Да сколько угодно. Да, напишите это. И упомяните также ваших братьев. Но сейчас не сосредоточивайтесь на этом. Пока это лишь бумажка, которую я должен предъявить на сегодняшнем заседании, не более того. Как только появится на свет ваш ребенок, вы перепишете завещание в его пользу, и тогда все встанет на свои места.

Джон хмыкнул. Все это ему совсем не нравилось. Пальцы, сжимавшие ручку, побелели на кончиках. Может, оттого, что мысли о своей смерти он отодвигал подальше, для него было шоком, что ему вдруг пришлось сегодня заниматься этим вопросом? Его смерть, гибель будущего, гибель человечества… Как его во все это втянули? Где те беспечные дни, когда он не думал ни о прошлом, ни о будущем? Все в нем сопротивлялось, ему хотелось вскочить и бежать прочь, он не хотел думать ни о смерти, ни об оледенении, ни об озоновых дырах, эпидемиях и войнах.

– Пишите, – сказал Маккейн.

И Джон стал писать.

Я, Джон Сальваторе Фонтанелли, находясь в своем уме и трезвой памяти, выражаю мою последнюю волю…

– Спасибо, – сказал Маккейн, когда Джон поставил подпись и подвинул лист к нему.

* * *