Родной АК, привычно скользнув в руку, рыгнул двумя очередями еще прежде, чем абрек закончил фразу, и вся четверка, подобно кеглям, обвалилась на асфальт, не успев осознать, какие чудные свершаются перевоплощения в этом мире. Заодно Климов рассадил стекла в машине, предполагая достать водителя. Уже не имело значения, сколько трупов он оставит за собой. Впрочем, это давно не имело значения: вот одна из причин, по которой он сделал попытку изменить свой рок.
— К машине, быстро, Оля! — Он потащил девушку за руку, помогая бежать. Через минуту уселись в «Корвет». Движок завелся с полоборота. Две «мыльницы» сверкнули на прощание ледяными проплешинами.
— Вы кто? — спросила Ольга, когда отъехали на солидное расстояние. Первые слова, которые он от нее услышал. Ему понравился ее голос: учтивый, без эмоциональной окраски.
— Меня Иван Алексеевич послал. Прямо к нему и поедем. Там подлечишься.
— А это далеко?
— Часа за три обернемся. К рассвету.
— Можно я посплю?
— Спи, малышка, ты это заслужила.
За окружной Ольга начала кукситься, скулила, как собачонка, свернувшись комочком на заднем сидение. Ее трясло. Пришлось делать остановку. Климов свернул на первую попавшуюся грунтовку, отъехал недалеко, чтобы невзначай не завязнуть в какой-нибудь колдобине. Небо уже подавало признаки серого утреннего света. Достал аптечку, зажег салонные лампы.
— Где болит?
Ольга помахала рукой, обвязанной белой тряпицей.
Обрубок мизинца действительно распух, загноился, по ладони поползли алые трещинки.
— Придется потерпеть, — предупредил Климов. Ольга что-то пискнула в ответ. С ее рукой он провозился долго: сделал надрез, выдавил гной и кровь, промыл, прочистил рану, залил йодом и, перед тем как бинтовать, наложил компресс с бактерицидным бальзамом. Девушка терпела молча, и Климов почувствовал к ней уважение. Заодно спиртиком снял кровь с лица и шеи, заклеил пластырем ухо. А также сделал два укола: противостолбнячный — в плечо и обезболивающий с антибиотиками — в вену.
— Ну вот, — заметил самодовольно. — Скоро будешь как новенькая. На-ка, прими?
Протянул плоскую металлическую фляжку с коньяком. Даже не поинтересовавшись, что это такое, девушка запрокинула голову, прижала фляжку к губам. Жидкость забулькала как в водопроводном кране. Пить малышка умела, этого не отнимешь.
— Не угостите сигаретой? — попросила она кокетливо, когда Климов отобрал фляжку. Оживала на глазах. Сигарету дал. И зажигалкой чиркнул.
— Ну что, лучше?
Тут она показала, что еще не совсем вернулась в реальность.
— Не понимаю, — произнесла вдруг заносчиво. — Зачем вы заботитесь обо мне, если собираетесь зарыть в лесу?
— Вовсе не собираюсь. Отвезу к Ивану Алексеевичу.
— Вы второй раз о нем вспоминаете. Кто он такой?
Климов озадачился.
— Наверное, тебе лучше еще подремать, потом где-нибудь перекусим по дороге.
— Она хотела выколоть мне глазки, — сообщила Ольга интимно.
— Теперь уже не выколет.
Оленька закряхтела по-старушечьи.
— Не знаю, кто вы, но прошу, убейте сразу. У вас ловко получается — пук-пук! — и нету. Ну что вам стоит?
— Ничего не стоит, — согласился Климов. — Но тебя я не трону. Я твой друг, не враг.
Оленька хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Коньяк, что ли, подействовал?
— Вы хи-итрый мужчина… Перед тем как убить, положено изнасиловать, да? Это пожалуйста. Хоть сто раз. Но если можно, без боли. Я устала от боли. Неужели не понимаете?
— Все, закрой глаза и спи, — Климов выключил свет, пересел за баранку.
На трассе прибавилось машин: в основном грузовой транспорт, тягачи, дальнобойщики. На утреннем шоссе, в брызгах рассвета «Корвет» держал полтораста километров словно понарошку. Не езда — одно удовольствие. Ольга посапывала сзади. Уснула мгновенно. В зеркальце видны взлохмаченные локоны и краешек щеки. Несчастная, мужественная, любвеобильная рыночная мышка.