Одиночество в Сети (S@motnosc w sieci)

Проект действительно был необыкновенный. Уже семь лет на одном из островков у западного побережья Ирландии проводились генетические исследования всех, абсолютно всех жителей. Поскольку остров был почти полностью изолирован от мира и отъезды, а равно и приезды людей на него случались крайне редко,можно было говорить о практически не нарушенной истории генов целой популяции на замкнутой территории. Остров был интересен и еще по. одной причине: в склепах двух тамошних церквей нашли саркофаги с исключительно хорошо сохранившимися останками. Благодаря климату, а также сухости в склепах гробы сохранились неповрежденными, а трупы подверглись мумификации. Самому старому захоронению было восемьсот лет, самому позднему – четыреста. Генетический материал, взятый из мумий, оказалось возможным сравнить с материалом, полученным от ныне живущих островитян. И хоть он шутил, что любые обобщения, сделанные на основе исследования ирландцев, крайне рискованны, тем не менее этот проект стал настоящей сенсацией в генетике. Анализ данных производился по его программе. В Женеве он должен был представить результаты первого этапа.

Он открыл запись последней версии доклада, но прежде чем начать писать, спустился этажом ниже в кухню – взять из холодильника початую бутылку калифорнийского «Шардонне». Он взял бутылку и достал из морозильника бокал, который поставил туда несколько часов назад. Последнее время он не забывал ставить бокал в морозильник. Уже давно он открыл, что нет ничего вкусней, чем холодное «Шардонне» (лучше всего из Монтерея) в покрытом изморозью бокале. А кроме того – и это тоже стало немножко удивлявшим его правилом, – лучшие тексты он писал, после того как выпьет вина. А текст доклада в Женеве должен быть на самом высоком уровне…

«Ничего удивительного, что Стейнбек так хорошо писал, – подумал он. – Известно же, что он пил и вдобавок жил в Монтерее».

К себе на этаж он поднялся в лифте. В эту пору институт уже опустел. У него в кабинете, освещенном только настольной лампой, стоящей рядом с монитором, оклеенным желтыми листочками, напоминающими, что он должен, но все равно забудет сделать, раздавался лишь успокаивающий шум вентилятора в компьютере. Чувствовал он себя уютно и хорошо: у него был компьютер, было вино и были идеи насчет доклада.

Кабинет, и это тоже он недавно осознал, постепенно становился для него чем-то большим, нежели местом работы. Он приносил сюда то, что другие люди, как правило, держат дома: книжки, приемник с проигрывателем компакт-дисков, комплект полотенец, плед, подушку, кроссовки (на тот случай, если захочется позаниматься бегом в ближнем парке – правда, до сих пор у него такого желания не возникало), костюм, два галстука, картины, а также горшки с цветами, которые стояли всюду, где только было место, свободное от книг, заметок и дискет. Да, кабинет для него становился домом.

Она тоже присутствовала здесь, в этом «доме». А где еще ей место? Ведь именно сюда она «постучалась» в первый раз. Тут были даже ее вещи! Она их присылала ему. Он все время обнаруживал маленькие пакетики в своем почтовом ящике. Для того чтобы ощущать присутствие женщины в доме, вовсе не нужно наличие зубной щетки в ванной комнате. Это может быть нечто совершенно иное.

Например, зеленые свечи – ароматизированные, витые, гладкие, высокие, низкие, но обязательно зеленые. Потому что он любит зеленый цвет.

Или книги. По всему кабинету лежали книги от нее. Прочитанные ею. С ее пометками шариковой ручкой на полях либо прямо в тексте. Купленные в двух экземплярах. Причем прочитанный экземпляр неизменно посылался ему. А второй оставался у нее. Чтобы был под рукой, когда они будут говорить об этой книжке.

Или же почтовые открытки. Из каждого города, где она побывала и где у нее не было доступа к Интернету, она посылала ему открытки. Из Кракова прислала как-то целых восемнадцать штук.

«Только на восемнадцатой я поместила то, что сказала бы тебе в первый же час по ICQ. Мне не хватало этого. Очень не хватало. Некоторые открытки повторяются. Извини. У киоскерши было только двенадцать разновидностей».

Но это мог быть и ее лифчик. Как-то он спросил, какого цвета сейчас у нее белье. Было это вечером. Он выпил слишком много вина. Звучала музыка. И получилось как-то само собой. Сперва она проигнорировала его вопрос. Но через час вернулась к нему. Тоже излишек вина. И музыка тоже. Видимо, и у нее это вышло само собой, потому что она написала:

«Я не могу описать тебе этот цвет. Он на границе между оливковой зеленью и бирюзовым. Я сейчас сняла лифчик и положила в конверт. Сам увидишь, какого он цвета».

Через четыре дня он обнаружил в почтовом ящике небольшой пакет. Он прекрасно помнит, что всякий раз, прикасаясь к оливково-бирюзовому лифчику губами, он чувствовал запах духов. И еще помнит, как он был возбужден.