Одиночество вещей

— Будет спрашивать про сети, — продолжили чёрные люди, — передай, чтобы в озере не искал. Нет там сетей. Скажи братану, чтобы окоротился, а то больно заломно взялся твой братан.

После чего воцарилось недоброе молчание.

Получалось, что, исчезая с лица земли, народ решительно не был одержим любовью к ближнему. Особенно к ближнему, цепляющемуся за край пропасти, норовящему не сдохнуть с голода. Не по-христиански вёл себя в час исчезновения народ, а может, потому и исчезал, что вёл себя не по-христиански.

— Мужички с дерьмецом, — скупо заметил отец, объезжая очередную чудовищную яму.

На дне лежали белые окровавленные перья. Видать, в ночи тут славненько поужинала лисичка.

Магазин, деревня, длинное, как ангар, частично разобранное, светящееся рёбрами, как скелет кашалота, промышленное строение, помешавшиеся на водке люди — всё осталось позади.

Машина, яко птица, взлетела из ямы на зелёную гору, откуда открылся невообразимой красоты вид. Бог как бы победительно демонстрировал собственное творение: леса, вытягивающуюся в подобие океанской реки свинцовую цепь озёр в дымящихся зелёных берегах, бесконечные, перемеживаемые светящимися рощами, луга, дальнюю синюю тучу, очертаниями напоминающую иконного змея и, как иконный же змей, поражаемую христианской радугой, не выгнутой, как обычно, а прямой, как копьё Георгия, словно Бог здесь среди исчезающего народа какие хотел, такие и выделывал радуги, не имея в виду иных созерцателей радуг, кроме себя самого.

Леону вдруг сделалась очевидной скрытая лукавая Божья мысль, относительно непристойности на прекрасной озёрной земле чёрных водочных людей, а также покосившихся творений их рук.

Леон мысленно укорил Господа своего за малую жалость к несчастным, ибо без Божьего участия люди уподоблялись растерзанным в ночи на дне ямы птицам.

И Бог, устыдившись, принял участие в несчастных.

С горы, на которую взлетела машина, окрестности просматривались если не до Мартемьянова, то до Тепенева.

В Тепеневе на жёлтой ленте дороги из воздуха, не иначе, потому что не тянулся за ней пыльный шлейф, возникла крытая продуктовая машина, героически преодолевающая ухабы.

Таким образом, Господь явил водочным людям жалость через чудо. Или чудо через жалость. Но странно было, что люди, похоже, не сомневались в чуде-жалости, тупо ожидая его к четырём часам на магазинном крыльце.

Видать, не впервой.

Теперь и Леон не сомневался: машина с водкой, вопреки всем мыслимым обстоятельствам, стремящаяся к пустому, затерянному среди Куньинского района магазину, есть неоспоримое доказательство, как бытия Божия, так и особенного отношения Господа к русским.

А ещё с зелёной (волшебной) горы увиделся мост через ручей, как казалось сверху, вполне уцелевший после последних дождей. Он походил на решето, упавший меж берегами штакетник. Сквозь него можно было рассмотреть чистейшую, нерасчёсанную в водорослях воду, камни на дне, чёрные тени рыб, божественные белоснежные лилии на зелёных тарелках листьев.

Мостик был из тех, пред которыми, как пред знаменитым камнем в чистом поле, можно раздумывать вечно. Если повезёт, проскочишь. Но лучше, конечно, не пытаться. Довериться такому мосту было всё равно что довериться очередному генеральному секретарю, президенту, председателю Кабинета министров или Верховного Совета, сумасшедшему сочинителю очередной экономической программы, грозящемуся в кратчайшие сроки вытащить народ из нищеты, втоптав его в нищету ещё более лютую. Но и не довериться было совершенно невозможно, так как это был единственный мост на весь ручей. Не хочешь — не езди.

— Оставайся здесь. Я один, — решил отец.

Сел в машину, сдал назад и на скорости полетел через мост и как бы вместе с мостом, потому что, кроме машины, на другом берегу ручья оказались и доски, которых раньше там определённо не было.

Мост, таким образом, сделался ещё более воздушно-решётчатым, почти что несуществующим.

Отец старательно приладил доски на место, опасливо посмотрел в небо. Христианское радужное копьё к этому времени окончательно изничтожило змея-тучу, так что дождя в ближайшее время не предвиделось.

Позвал Леона. Они медленно поехали по густому, сочащемуся зеленью лугу, едва угадывая в траве не то конную, не то звериную, не то человечью тропинку.

Луг был полон жизни: попискивали убегающие из-под колёс мыши, сухо ударялись в ветровое стекло шубистые шмели, что-то нёсшие в лапках, упрыгивали прочь худощавые длинноногие зайцы. Над всем разливалось стрекотание кузнечиков. Выше — в небе — недвижно держался чёрный коршун, похожий одновременно на крест и на распростёртую на невидимой верёвке рубаху.

В этом можно было бы усмотреть очередной знак присутствия Господа, если бы только коршуны не летали где попало, а выстиранные рубахи уже не оставляли сушиться без присмотра на Руси святой, так как сердит сделался раздетый народ на исчезнувшие из магазинов рубахи. Негоже было подозревать Господа, что именно в такую — чёрную, хищную, с когтями и клювом, крылатую — рубаху вознамерился он обрядить Русь.