Одиночка

— Ты выторговал себе немного времени, — сплюнул немец. — Но не более того. А теперь уматывай отсюда. — Он толкнул Блюма вдоль стены. — На твоем месте я бы летел к первому попавшемуся бараку, пока кое-кто не передумал.

— Спасибо, — Блюм кивнул. Кровь оглушительно стучала в висках. — Я понял. — Тут он увидел девушку. На вид ей было не больше восемнадцати. Симпатичная. Вся белая от страха. Они оба понимали, что собирался сделать Фюрст. Блюм взглянул на немца: — И ее тоже.

— Ее? Да она все равно уже мертва, — проворчал немец. — Не трать свою жалость попусту. Для нее этот путь быстрее.

Девушка, которая, судя по всему, не понимала по-немецки, протянула руки и схватилась за ногу Блюма.

— Пожалуйста, не оставляй меня! Прошу тебя! — выкрикивала она по-польски.

У него оставались наличные. Он мог выкупить ее жизнь. Любая жизнь одинаково ценна, как сказано в Мидраше. Но эти деньги нужны для подкупа завтрашних охранников. Без взятки Мендлю не выбраться. А именно ради этого он здесь находился. И даже сейчас он понимал, что у него считанные секунды на то, чтобы исчезнуть незаметно.

— Прости, — Блюм посмотрел на девушку.

— Нет, не уходи! Пожалуйста… — она отчаянно цеплялась за него, ужас стоял у нее в глазах.

— Отойди от нее, — вмешался немец. — Или умрете оба.

Блюм разжал ее пальцы и кинулся бежать, прячась в тени длинного темного здания, оглянувшись назад лишь раз.

Раздался выстрел. Рыдания девушки прекратились. Потом он услышал еще выстрел.

Этот был якобы в меня, понял Блюм.

— Вонючие гребаные жиды, — громко выругался охранник, обтирая руки. Его слова донеслись до колонны.

Блюм забежал за угол здания. Он никак не мог отдышаться. На другой стороне двора находился четырнадцатый барак. На твоем месте, предупредил его Фюрст, я бы летел к первому попавшемуся бараку.

Натан пересек двор и открыл дверь. У одного из окон сгрудились несколько человек.

— Ты кто? Что случилось?

— Мне нужна койка, — попросил Блюм. Сердце продолжало стучать где-то в гортани. — Я был в двадцатом. Нас повели в газовую камеру. Мне удалось подкупить охранника, — он увидел в окне, как последние из его товарищей по бараку проходят через ворота лагеря.

— Ты можешь спать здесь, — указал ему на пустую койку один из заключенных.

Блюм кивнул, выдохнув весь воздух из легких:

— Спасибо.

— Двадцатый, — прошептал кто-то. — Там ведь был Леви? Он все время носил твидовую кепку.

— Да, — подтвердил Блюм, — он там был.

— Жаль. Он был хорошим человеком. И продержался тут долго.

Весь в липком поту, Блюм залез на койку. Он с трудом удерживал рвотные позывы, при этом ему хотелось разрыдаться от счастья — жив!

— Да не трясись ты, — сказал сосед.

— Извини, я не могу остановиться.

Он вспомнил девушку, которую только что застрелили из-за него. В ушах стояли ее последние мольбы о спасении, перед глазами — ее юное красивое лицо. Для нее этот путь быстрее. Фактически он выкупил свою жизнь ценой ее жизни, хотя, справедливости ради, она все равно умерла бы через несколько минут. Стросс был прав: были вещи похуже, чем убитый кот на полу.

Он лежал на спине с широко открытыми глазами, пытаясь усмирить колотившееся сердце.

Ему было стыдно, что он пожертвовал жизнью другого человека ради спасения своей.

Но он был рад, что жив и может продолжить выполнение задания.

Глава 47

Раннее утро четверга

База ВВС «Ньюмаркет», Англия

Время уже перевалило за полночь, но сон не шел к Питеру Строссу. Даже при том, что за последние двое суток он спал не более часа-двух.

Написав письма жене и детям, он лежал, мучимый ожиданием. Посреди глубокой ночи он прислушивался к гулу эскадрильи «Веллингтонов», возвращавшихся после ночного рейда на Германию. Вчера вечером он считал взлетавшие самолеты: их было тридцать. Они поднимались в воздух с интервалами в двадцать секунд и устремлялись в ночь, чтобы камня на камне не оставить от немецких укреплений на побережье Бретани и разбомбить неприступные твердыни в самом рейхе. Потом считал возвращавшихся. Он представлял, заключая пари с самим собой, что последний привезет на борту Блюма и Мендля, молился, чтобы завтра ночью их доставил «Москито». Стросс был человеком приземленным, но эти последние двое суток он был готов верить во что угодно.