Одиночный выстрел

Индивидуальный санпакет находился в нагрудном кармане гимнастерки. Павличенко наощупь расстегнула пуговицу. Все-таки она сумела кое-как обмотать голову бинтом. Кровь пошла меньше, зато подступила боль: рана жгла, саднила и как будто тянула кожу на всей голове.

Опустившись на дно окопа, Люда прижала неисправную винтовку к груди. Над ней свистели вражеские пули. Сбоку застрочил ротный станковый пулемет, вступила в дело с громким «в-вах!» наша батарея 45-мм пушек. Судя по звукам, противник пошел в атаку. Однако принимать участие в ее отражении Людмила не могла. Какие-то медленные, тяжелые мысли ворочались у нее в мозгу: «Надо ждать… Надо ждать… Надо ждать…»

— Товарищ сержант, вы живы? — раздался звонкий голос санинструктора Елены Палий.

— Жива. Но ранена в голову.

— Ах ты, господи! Сейчас я вам помогу…

Капитан Сергиенко, увидев знаменитого снайпера в залитой кровью гимнастерке и с перебинтованной головой, распорядился, чтобы Палий немедленно сама отвезла Людмилу прямо в дивизионный медсанбат, поскольку там врачи лучше. Кроме того, МСБ № 47, приписанный к 25-й Чапаевской, располагался всего в пяти километрах от позиций 54-го стрелкового полка.

Павличенко ни в какую не захотела расставаться с именной винтовкой. Впрочем, в первом батальоне на том и не настаивали. На сортировочном пункте медсанбата СВТ-40 послужила своеобразным пропуском. «Сержанта знает сам генерал-майор Петров, командующий Приморской армии!» — с напором объяснила военврачу Лена Палии, указывая на гравировку оптического прицела. Согласно инструкции Главного военно-санитарного управления РККА, на экспресс-диагноз раненого, поступившего в МСБ, отводилось ровно 40 секунд. Данный случай представился военврачу абсолютно ясным, и он сразу выдал красный талон, что означало направление на операцию. Людмилу препроводили к операционной, где ее встретил… Борис Чопак.

Только она его не узнала.

Сын профессора был одет в белый халат длиной ниже колен, с завязками на спине и в белую шапочку, надвинутую низко на лоб. Лицо его скрывала белая марлевая маска, руки — белые резиновые перчатки. Он смотрел, как Люду готовят к операции: снимают с нее гимнастерку, срезают потемневшие от пыли бинты на голове, смывают с лица засохшую кровь, выстригают волосы вокруг раны, дезинфицируют поврежденное место настойкой йода.

Медсестра читала ему данные из карточки: «Сержант Павличенко Людмила Михайловна, двадцать пять лет, пятьдесят четвертый стрелковый полк, первый батальон, ранена у деревни Татарка тринадцатого октября сего года около восьми часов утра, доставлена в медсанбат в одиннадцать часов тридцать минут того же дня. Предположительно — проникающее ранение левой волосистой части черепа, болевой шок, обильное кровотечение, пульс учащенный, дыхание в норме…»

В глубине души Борис верил, что именно так это и произойдет.

С тех пор как Людмила побывала в их доме на дне рождения бабушки, Марии Григорьевны, многое изменилось в Одессе к худшему. Бомбежки и артобстрелы продолжались, возникли трудности с обеспечением питьевой водой. Город, имевший до войны население более шестисот тысяч человек, к концу сентября 1941 года потерял примерно половину своих жителей. На фронт добровольно и по мобилизации ушли мужчины призывных возрастов. Женщины, дети и старики отправились в эвакуацию. На судах их вывозили по морю на Кавказ — в города Новороссийск и Поти, в Крым — в города Севастополь и Феодосию. Оттуда уже по железной дороге они двигались на восток страны: в Среднюю Азию, на Урал, в Сибирь.

После некоторых колебаний собралась в дальнюю дорогу и семья профессора Чопака. Продолжая работать в госпитале при мединституте, он и его старшая дочь Анна оказались в Ташкенте. Борис же проявил твердость, отстояв свое решение о переходе на военную службу. Испытания последнего времени как-то смягчили характер Якова Савельевича. Правда, Борису пришлось признаться, что служить он хочет только в медсанбате № 47 при 25-й стрелковой дивизии, и это — из-за снайпера Людмилы. Профессор, вздохнув, проворчал: «Вот уж Бог дал невестку! Предерзкая она девчонка, хотя и чертовски хороша собой!» — но городскому военкому, своему давнему приятелю, все-таки позвонил, попросил за упрямого сына.

Павличенко уже лежала на операционном столе. Ей сделали новокаиновую блокаду, и боль постепенно уходила. Лицо у нее разглаживалось, принимая выражение покоя и печали. Борис склонился над пациенткой, чтобы еще раз проверить ее состояние. Их глаза встретились. Пристальный взгляд врача, таивший улыбку, показался Людмиле знакомым, но сил вспоминать, кто это, у нее не было.

— Начинаем, — сказал лейтенант медицинской службы Чопак старшей медсестре. — Давайте скальпель…