Одинокий голубь

— Да ведь она и не делала тебе предложения, верно? — саркастически замечал Гас.

— Пойду, и что буду делать? — настойчиво повторял Калл.

— Посидишь с ней, подержишь ее за руку, — говорил Гас. — Ей нравится быть с тобой. Не понимаю почему.

Но вместо этого Калл сидел у реки, ночь за ночью. Был период, когда ему хотелось вернуться, когда ему хотелось посидеть с Мэгги несколько минут и посмотреть, как она возится со своими волосами. Но он выбирал реку и одиночество, рассчитывая, что со временем это чувство пройдет, он перестанет думать о Мэгги, а она в свою очередь перестанет думать о нем. И вообще, есть более разговорчивые мужики, чем он, Гас и Джейк, к примеру.

Но чувство не прошло, прошли только годы. Каждый раз, когда он слышал, что она опять напилась или попала в беду, он ежился и чувствовал себя виноватым. Да еще и Гас не переставал к нему приставать, причем до такой степени, что они едва не дрались.

— Тебе нравится, когда все в тебе нуждаются, но ты чересчур разборчив относительно тех, чья нужда тебя не волнует, — сказал Гас во время одной из самых серьезных ссор.

— Я вовсе не хочу, чтобы кто-то во мне нуждался, — отрезал Калл.

— Зачем же ты тогда мотаешься по округе с этой шайкой полупреступников, которых ты называешь техасскими рейнджерами? Да среди них найдутся такие, которые и помочиться не рискнут, если ты им заранее место не укажешь. Но если в тебе нуждается такое беспомощное и слабое существо, как Мэгги, ты направляешься прямиком на берег и принимаешься чистить пистолет.

— Ну, он может мне всегда понадобиться, — заметил Калл. Но он сознавал, что переспорить Гаса ему никогда не удастся.

Всю свою жизнь он старался быть осторожным, и неожиданно случилось нечто, что навсегда оказалось вне его контроля, и все потому, что он хотел выяснить про эти дела с женщинами. Многие годы он держался особняком и критически относился к мужикам, бегающим по бабам. И вдруг он сам превратил все свои правила в посмешище. Что-то в этой девушке привлекло его, ее робость, одинокий вид, с которым она сидела у окна. И так вышло, что за теми крохами полученного удовольствия скрывалась глухая боль, которая мучила его куда больше, чем три ранения, полученные им за эти годы.

С рождением мальчика стало еще хуже. Первые два года его раздирали сомнения — что делать? Гас утверждал, что Мэгги призналась ему: ребенок от Калла, но откуда ей знать точно? Мэгги мужикам никогда не отказывала. Именно поэтому она и стала шлюхой, решил Калл, не могла отказаться даже от такой любви. Он чувствовал, что в ее понимании все это любовь — и ковбои, и игроки. Может быть, ей даже казалось, что другой любви и не бывает.

Иногда он колебался, хотел вернуться и жениться на ней, хотя для него это бы означало бесчестье. Возможно, мальчик и его, и тогда он поступил бы правильно, но из рейнджеров пришлось бы уйти.

Один или два раза он даже вставал, чтобы направиться к ней, но решимости не хватало. Не мог он вернуться, и все тут. В ту ночь, когда он узнал, что она умерла, он молча уехал из города и неделю ездил вдоль реки. Он понял тогда, что навсегда потерял возможность исправить причиненное им зло, что никогда впредь он не будет считать себя таким человеком, каким хотел бы быть. А тот человек, каким бы он хотел быть, вообще бы никогда не пошел к Мэгги. Он до известной степени чувствовал себя мошенником — самый уважаемый человек на границе, а шлюха имела к нему претензии. Он эти претензии проигнорировал, и она умерла, но каким-то образом эти претензии сохранились как груз, который ему предстоит нести по гроб жизни.

Мальчик, росший сначала в мексиканской семье, а потом с ними в "Хэт крик", служил живым напоминанием о его неудаче. Имея мальчика перед глазами, он не мог забыть и перестать ощущать вину. Он много бы дал, чтобы стереть все эти события из памяти, но, разумеется, не мог этого сделать. Они были с ним навечно, как шрам сзади, полученный, когда лошадь сбросила его и он спиной разбил окно.

Время от времени Гас уговаривал его признать мальчика, но Калл отказывался. Он понимал, что скорее всего должен, даже не из уверенности, а просто из порядочности, но он не мог этого сделать, и все тут. Это было равносильно признанию, которое было ему не по силам, — что он подвел человека. В сражениях такого никогда не случалось. Но ведь случилось же в комнатенке над салуном из-за маленькой женщины, не умевшей как следует причесаться. Его удивляло, что это на него так подействовало. Воспоминания причиняли ему такие страдания, что он стал вообще избегать всех ситуаций, так или иначе касающихся женщин. Только так ему удавалось на какое-то время не думать о Мэгги.