Одинокий пишущий человек

Здесь в сумраке мерцают золотые чаши и кувшины для омовения рук; шкафы и буфеты пестрят перламутром, позолотой и слоновой костью. За стеклом витрин и горок манят серебром и золотом, лазурью и кораллами, гранатами и топазами немыслимые сокровища. Попробуйте тут быть писателем: настраивать окуляры трезвого глаза, подвергать всё увиденное здоровому скептицизму. Ха! Скептицизм дотла выжигается здешним солнцем. «Так не бывает!» – думаете вы, оглядываясь в панике по сторонам.

Бывает. В Иерусалиме. Например, на Голгофе…

Изящное жемчужное колье для Богородицы Скорбящей

…да-да, не надо вздрагивать. И выкиньте поскорее из головы весь пёстрый, бренчащий и звякающий литературными ассоциациями мусор. Голгофа – это просто маленькое такое местечко внутри огромного Храма, поделённого на приделы и закутки, порою тесные, как служебный лифт, но носящие звучные сакральные имена. Местечко неуютное (уюта искать там вроде как-то и неловко) – но вполне реальное. Людям начитанным и с воображением страшновато, конечно, обходить все эти ужасы в гулкой сумрачной вечности, но паломники, не обременённые излишним культурным грузом, бывают довольны: они припали, отметились, облобызали… Я сама слышала, как одна тётка, тяжело топая по каменным ступеням на Голгофу, пропыхтела: «Крутеньки ступени! Это ж как Иисусу-то, с крестом на спине, было сюда карабкаться?», а подружка, такая же тётка, отвечала ей: «Зин, ты чё, он вдвое моложе тебя был!»

Так вот, в католическом приделе Голгофы находятся серебряный алтарь шестнадцатого века, подаренный кем-то из Медичи, и поясная скульптура Богородицы Скорбящей – подарок португальской королевы. Никто уже не помнит, сколько веков существует традиция: паломники кладут на алтарь подношения и увешивают Богородицу украшениями: кольцами, браслетами, цепочками и ожерельями… Вот уже много веков каждый день поднимаются по ступеням к Богородице со своими дарами люди, страждущие и жаждущие утешения. И не сказать, чтоб бижутерию несли: к той скульптуре ох разные персоны наведываются. Там и золотые украшения, да с интересными камушками оставляют богомольцы с душевной своей мольбой. Наше паломническое сознание – оно какое? Ты просишь Пресвятую Деву о чём-то своем-заветном, изволь и подарочек заступнице оставить посолиднее, поприметнее…

Короче, немалые дары приносят изо дня в день.

Теперь прошу понять моё святое писательское любопытство и сильно не осуждать, я чисто платонически: куда всё это девается?

«Как – куда? – отвечают монахи-католики, чей придел украшает Пресвятая Богородица. – Само собой, на нужды храма, тудым-сюдым…» А какие нужды: Храм-то, он общий; там и католики, и православные, и армяне, и копты, и сирийцы, и эфиопы. Кому конкретно сии пожертвования достаются, кто и как их реализует? А ведь паломники не только кольца-браслеты, но и вполне вещественные деньги, да крупными купюрами, частенько бросают. Не говоря уже о прибылях от бойкой торговли иконками да свечками. Это ж миллионы немереные – чисто платонически! Адресок подскажите?

Представляю некий глубочайший подвал в одном из домов грубой старинной кладки – может, в Христианском квартале, а может, даже в Мусульманском. Древнее надёжное хранилище, которое уже давно, я уверена, оснащено надёжной системой охраны и очень действенной противопожарной системой. Внутри всё то же, что привыкли мы видеть в подвалах Старого города: сводчатые потолки, множество арок… анфилады, анфилады, просматриваемые насквозь и разбегающиеся в стороны. А вокруг – на полу, на столах и стульях, на комодах, шкафах, на всевозможных подставках – всё корзины, мешки, ушаты и бочки, коробки и пластиковые ящики, и огромные медные блюда, и каменные, и бронзовые чаши… Всё – ёмкости, куда можно ссыпать драгоценности.

Я мысленно погружаю обе руки в медный чан. Сквозь растопыренные пальцы скользят жемчужные ожерелья и ониксовые, агатовые, аметистовые и коралловые бусы и чётки; бренчат мониста, подвески, позвякивают браслеты, цепляются за пальцы изумрудные, сапфировые, бриллиантовые серьги, цепочки и крестики…