Одинокий путник

Круг снова сомкнулся, а монахи, проклиная колдуна и обещая ему адские муки, в страхе покинули холм. Надо сказать, больше никогда они не пытались приближаться к месту колдовства.

Колдун вернулся на рассвете как всегда усталым, долго пил и дрожал от холода, а потом рассказал Лешеку, что чуть не упал вниз.

- Знаешь, это, конечно, несмертельно, но очень неприятно. Я падал дважды. Один раз, когда меня вниз сбросил Змей, и еще раз - в юности, когда слегка переоценил свои силы. И каждый раз несколько дней лежал без сознания. Вот был бы монахам подарочек…

- Я бы увез тебя домой. И, знаешь, монахам медведь совсем не понравился, я думаю, они тебе его припомнят.

- Медведь поднимался? - удивился колдун. - Такого ни разу не было на моей памяти. И на памяти моего деда тоже. И… какой он был?

- Он был большой и страшный, Охто!

- Что ж… Значит, мои предки хранят меня надежней, чем я думал, - колдун погладил рукой медвежью шкуру.

К осени колдун свыкся с мыслью о крещении Пельских земель. В конце лета, перед самой распутицей, к нему приезжал один из иереев и пытался запугать, но, при всей ненависти к монастырю, колдун проявил чудеса осторожности (или хитрости), и расстались они договорившись: колдуну не мешали колдовать и лечить людей и скот, а он в ответ не мешал братии проповедовать.

- Малыш, я противен сам себе, - сказал колдун, когда иерей уехал, и весь вечер пил мед, пока не захмелел настолько, что упал с лавки.

Лешек уложил его в постель, но колдун все равно продолжал бормотать себе под нос о том, что это ерунда, что никакой договор ему не поможет. И не стоило опускаться до уступок: он бы и так колдовал и лечил. Надо было гнать монаха со двора, а не беседовать с ним о мире и дружбе.

- Я не знаю, что мне делать, малыш, - шептал он. - Я не боюсь смерти, но ведь вместе со мной из этих земель уйдет знание. И никто не защитит людей от болезней, и никто не объяснит им… и никто не поможет…

Наутро, с тяжелой головой, колдун начал писать книгу. Он ни разу не пробовал этого делать, только переписывал чужие, и долго думал, и стирал написанное, так что испортил несколько листов, протерев их до дыр. У Лешека было уже три книги с песнями, он гордился ими и перелистывал их, любуясь стройными рядами букв и нотных крюков.

- Охто, не торопись, - посоветовал он колдуну, - вспомни, как я писал первые песни. Ты сначала реши, что ты хочешь написать.

- Все! В том-то и дело, я хочу написать все!

- Выбери главное. То, чего нет в других книгах. Хочешь, я тебе помогу?

Выяснилось, что записать надо не так уж и много, если хорошо перед этим подумать. Увы, Лешек ничего не понимал в календарях и таблицах, которые колдун вырисовывал сначала на бересте, а потом переносил на пергамент.

Они работали больше двух месяцев, и колдун, проснувшись, умывался и садился за стол. Без матушки им приходилось тяжело, и Лешек взял на себя хозяйство. Осень была дождливой, словно все то, что боги не вылили на поля летом, обрушилось на землю в октябре. Узица вышла из берегов и подтопила погреб и баню, но колдун не сильно расстроился и ничего не предпринял, целиком погрузившись в свою книгу.

Зима наступила рано, морозы пришли неожиданно и сковали речку льдом. И если раньше с утра до вечера шел дождь, то теперь на землю падал снег. Колдун отказался ехать на торг, даже когда лед окреп настолько, что держал лошадей, - ему было некогда, он боялся потерять и несколько минут, не то что часов.

Когда снег надежно укрыл землю, выглянуло солнце и ударил мороз. Лешек каждое утро выходил на охоту, потому что запасы подходили к концу, а подмокшее в погребе зерно сначала покрылось плесенью, а потом замерзло. Без матушки они оба похудели и осунулись, питаясь от случая к случаю.

В то чудесное зимнее утро ничто не предвещало беды: Лешек подстрелил зайца и возвращался домой, предвкушая, как накормит колдуна жареным мясом. Он мурлыкал какую-то песню - просто от хорошего настроения, - правда, мурлыкал слишком громко. Настолько громко, что не услышал приближения всадников. Они же, напротив, видели его и слышали и приблизились так, что, когда Лешек оглянулся, бежать было поздно.

Впереди, на вороном жеребце, сидел отец Дамиан.

Лешек остановился и уронил зайца в снег. Колени дрогнули и подогнулись, голова ушла в плечи: он почувствовал себя маленьким и жалким, словно не было этих восьми лет, прожитых с колдуном. Словно не яркое солнце светило сквозь прозрачное кружево леса, а масляная лампадка в полутемном приютском коридоре. Дамиан убил его однажды, и ничто не помешает ему сделать это во второй раз.