Одинокий странник. Тристесса. Сатори в Париже

Он ответил: «Есть несколько блядей, тут вокруг тусуются, надо знать таксиста или как-то, а еще лучше — тут в городе есть кошак один, из Фриско, Джим, он тебе покажет, на каком углу и что делать». Поэтому в тот вечер мы с Джимом-художником выходим и становимся на углу, и, само собой, вскорости подваливают две женщины в чадрах, тонкие хлопковые вуальки рты закрывают и носы до половины, видны у них только темные глаза, и в длинных развевающихся одеяниях, и видно, как туфли у них одежду рассекают; и Джим поймал такси, которое там ждало, и отправились мы на домовуху, которая была с патио (моя), с патио, выходящим на море и шерифский маячок, что все включался и включался, по кругу да по кругу, мигал мне в окно время от времени, пока, наедине с одним из таинственных этих саванов, я смотрел, как покров свой и вуаль она откинула, и увидел совершенную маленькую мексиканскую (или то есть арабскую) красотку, совершенную и смуглую, как тот старый октябрьский виноград, и, может, как дерево Эбена, и повернулась ко мне, разомкнув губы любопытственным: «Ну и чего ты стоишь там?», поэтому я зажег свечу у себя на рабочем столе. Когда уходила, она спустилась со мной туда, где некоторые мои связники из Англии и Марокко, и США все дули самодельные трубки опия и пели старую песенку Кэба Кэллоуэя «Я посмолю чернушку добела». На улице, когда садилась в такси, она была очень вежлива.

Оттуда я потом поехал в Париж, где мало чего происходило, если не считать самой красивой девушки на свете, которой не понравился мой рюкзак за спиной, да и все равно у нее была свиданка с парнем с мелкими усиками, который стоит рука в боковом кармане с ухмылкой в ночноклубной киношке Парижа.

Ух, а в Лондоне что я вижу, как не прекрасную, небесно красивую блондинку, стоящую у стены в Сохо, подзывая хорошо одетых мужчин. Много грима, с синими тенями у глаз, самые красивые женщины на свете определенно англичанки… если вы, как я, не предпочитаете смуглых.

Но в Марокко были далеко не только прогулки с Берроузом и бляди у меня в комнате, я сам по себе уходил в дальние походы, хлебал «Чинзано» в кафе на тротуарах solitaire

, сидел на пляже…

По пляжу шли железнодорожные рельсы, что приводили поезд из Касабланки; я, бывало, сидел в песке, глядя на чудны́х арабских тормозных кондукторов и их смешную маленькую железную дорогу Си-Эф-Эм (Central Ferrocarrill Morocco). У вагонов колеса были со спицами, не сцепки, а просто буфера, двойные цилиндрические буфера с каждой стороны, а вагоны друг к другу привязывались посредством обычной цепи. Сигналист подавал сигналы обычным гусем, рукой показывал «стоп машина» и «путь свободен», а еще у него был тонкий пронзительный свисток, и орал он по-арабски, харкая горлом, заднему кондуктору. У вагонов ни ручных тормозов, ни скоб-лесенок. Жуткие арабские бомжи сидели в угольных бункерах, пока ими маневрировали взад-вперед по сортировочной горке на песчаном морском побережье, рассчитывая доехать до Тетуана…

На одном тормозильщике феска и баллоны-панталоны. Я так и представлял себе диспетчера в полной мантии Джалабы, сидящего у телефона с трубкой гашиша. Но у них был хороший маневровый дизель, с офесканным машинистом внутри у дросселя и зна́ком на борту локомотива, гласящим: «DANGER À MORT

» (смертельная опасность). — Вместо ручных тормозов они бегали, спеша в развевающихся одеяниях, и отпускали горизонтальный брус, который тормозил колеса тормозными башмаками — это было безумие, — они чудодейственные просто были железнодорожники. Сигналист вопил: «Thea! Thea! Mohammed! Thea!» Мохаммедом был старший кондуктор, он стоял на дальнем краю песка, печально глядючи. Между тем овуаленные арабские женщины в длинных Иисусовых одеяниях слонялись вокруг, собирая куски угля у путей — к вечерней рыбе, к ночному теплу. Но песок, рельсы, трава были так же вселенски, как Южная Тихоокеанская… Белые одежды у птичьего песка железной дороги синего моря…

У меня была очень приятная комната, как я говорил, на крыше, с патио, звезды по ночам, море, молчание, французская квартирная хозяйка, китайская экономка — шести-и-семь-футовый голландец-педераст, живший по соседству и приводивший каждую ночь к себе арабских мальчиков. Никто мне не докучал.

Паром из Танжера в Альхесирас был очень печален, потому что весь освещен так весело ради ужасного предприятия перебраться на другой берег.

В Медине я нашел спрятанный испанский ресторан, где подавали следующее меню за 35 центов: один стакан красного вина, креветочий суп с мелкой лапшой, свинина в красном томатном соусе, хлеб, одно жареное яйцо, один апельсин на блюдце и один черный кофе-эспрессо — руку дам на отсечение.