Одинокий. Злой. Мой (СИ)

— Именно. Мне плевать, КАК ты выглядишь. Мне интересно, КАКАЯ ты на самом деле, — признание далось легко.

Почему бы и нет? Они в одной лодке. Неизвестно, сколько времени ещё проведут друг с другом. Нет ничего зазорного в том, чтобы узнать, какая внешность у твоего компаньона. В её душу он уже залез. Так почему бы не увидеть её истинный облик? Пора бы познакомиться с настоящей Марьяной Сцилловой.

— Бред, — отрезала Мари. — Я точно такая же, только с ожогом на всю морду. Такой ответ тебя устроит?

— Нет, — Платон покачал головой. — Слушай, ты же видела меня голым.

— И что с того?

— Я не боюсь перед тобой обнажиться. Так чего опасаться тебе? Почему ты не хочешь быть честна хоть перед кем-то? Не хочешь перестать скрываться хотя бы в этом доме? Поверь, мне безразличны твои ожоги. Моим давно усопшим родственникам — тем более.

Девушка покраснела, а затем со вздохом закрыла глаза, принимая его слова. Ресницы её дрогнули, когда матирующая магия сползла с кожи. Губы поджались тонкой линией.

Марьяна не изменилась. Она не стала хуже. Не стала другой. Ожог, наискосок съеживший кожу от уха до рта, её не обезображивал. Конечно, он ужасен сам по себе, точнее — ужасны причины, по которым он появился. Но внешне Мари всё такая же. Милая, хорошенькая, невесомая.

Платон подумал, что он куда больший урод, чем она. Только его уродство внутреннее. Орк без боевой формы, без магии, без себя самого.

Ну и кто из них чудовище?

— Открой глаза, — попросил он мягко.

Они очень красивые. Зеленые, насыщенные, ведьмовские глазища, в которых так легко потеряться. Волосы не потухшие, как старая солома, а полные летней рыжины. Губы мягкие. Удивительно притягательные.

Поддавшись неясному желанию, Платон взял её лицо в ладони, почувствовал под пальцами нежную кожу без искр магии. Медленно склонился к ней, поймал удивление в огромных глазах.

Его губы накрыли её, поймали сорвавшееся дыхание.

Осторожно и…

— Что ты творишь?! — Марьяна возмущенно вывернулась, отбежала на другой конец лестницы.

— Я собирался тебя поцеловать, — пожал плечами Платон.

Он не привык обличать свои желания в красивые метафоры, предпочитая всегда быть честным и даже прямолинейным.

— З-зачем? — Она дотронулась до ожога, а затем с отвращением уставилась на Платона. — А, кажется, я догадалась. Что, захотел поиздеваться над страхолюдиной? Или решил, будто я легкая добыча?

— Нет, конечно. Что за чушь?

— Ты говорил, у тебя женщины давно не было, — ее голос трясся, вена на шее пульсировала. — Ну а я хоть и уродина, но если пакет на голову натянуть, то сгожусь, да? Типа убогая баба не будет сопротивляться?

— Мари…

— Знаешь, ты не лучше всех остальных. — Она уже плакала, крупные слезы стекали по щекам. — Только изображаешь из себя холодного аристократа, которому ни до кого нет дела. А сам…

— По-твоему, я просто не могу поцеловать девушку, которая мне симпатична? — возмутился Платон.

— Я не симпатичная.

— Это твое мнение, не моё.

— Ты умеешь делать хорошую мину при плохой игре, — фыркнула она, а на глазах меж тем дрожали новые непролитые слезы. Неужели это из-за него? Ведь он не собирался делать ей больно. — Я уже имела возможность оценить, какой ты хороший актер. С братом, с доктором. Тебе ли привыкать врать.

Платон пропустил ее слова мимо ушей. Глубоко внутри кольнуло раскаянием. Ведь он не хотел причинять ей боль. Зачем он только затеял весь этот разговор.

— Ладно, прости, это была ошибка.

Сказав это, он понял, что сделал все еще хуже. Потому что Мари явно приняла всё на свой счет. Подумала, что ошибкой было то, что он назвал ее симпатичной, что пытался поцеловать… Ведь он совсем не это имел ввиду.

Как же сложно с женщинами!

— Вот именно. Ошибка. — На лице ее промелькнула горечь, она кивнула и отвернулась.

Мари сделала несколько шагов в сторону, видимо, собралась уйти от него.

У него было всего несколько секунд для размышлений. И он принял самое глупое решение из всех возможных. Решение, которое могло поломать все его планы, сломать договоренности, испортить всё.

Он сделал шаг к ней, ухватил за запястье и, развернув лицом к себе — пылко, страстно поцеловал. Ее мягкие губы оказались на удивление податливыми, они приоткрылись от неожиданности, и он тотчас этим воспользовался. Отчего-то казалось, что слова не сработают и только так он может показать ей, о чем думает и что чувствует: прикосновениями, лаской, нежностью.

А в душе тем временем рождалось что-то новое, незнакомое, чему он не мог дать определения. Трепетное странное чувство, хрупкое, как только пробившийся росток, и вместе с тем сильное и захватывающее его целиком, как ураган или шторм.

Щеку огрело огнем. Мари выпустила искры магии, отталкивая его. В зеленых ведьминских глазах горело возмущение, губы раскраснелись и припухли от поцелуя, а сама она, тяжело дыша, как будто только вынырнула со дна океана.

Этот взгляд длился мгновения, а может быть, вечность.

А потом Мари просто развернулась и убежала прочь, скрылась в многочисленных переходах пустого холодного замка.

Платон, совершенно сбитый с толку, коснулся кончиком пальца своих губ.