Одинокий. Злой. Мой (СИ)

Мы въехали во двор — Платон заметно побледнел, снимая барьер, но в этот раз всё закончилось быстро, и уже спустя минуту он выглядел абсолютно нормально. Пока он загонял внедорожник в гараж и избавлялся от следов поездки, я тупо стояла у входа в дом.

Не было сил даже открыть дверь. Непонимание иссушило меня под ноль. Я надеялась, что информация о родственниках поможет понять, как действовать дальше — но в итоге оказалась совершенно разбита и запутана в своих чувствах.

— Всё будет хорошо, — донесся до меня спокойный уверенный голос.

Платон стоял за моей спиной, в жалком шаге, отделяющем нас друг от друга.

— Ага, — сказала, не оборачиваясь. — Спасибо, что…

Слова застряли в горле острым комом. Мне слишком за многое хотелось его поблагодарить. За заботу, за незримую поддержку. За то, что он попросил узнать про родню — хотя мог бы «потерять» лист по пути к Виктору. За то, что согласился съездить к моему отцу. За то, что не задавал лишних вопросов и никогда не заставлял меня сделать что-либо против моей воли.

Но как обличить всё это в одну фразу?

Я не знала.

Платон осторожно взял меня за плечо и развернул на сто восемьдесят градусов.

— Ты сегодня, конечно, превзошла саму себя, — пальцем поднял мой подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза, — Виктор теперь с ума сойдет от незнания, что за красавица зашла к нему в гости.

— Я старалась, — грустно хмыкнула. — Если честно, мне хотелось тебя позлить.

— Позлить? — он негромко рассмеялся. — Я давно так не веселился. А проплешина в волосах? Нет, ну чудо же! Даже жаль, что нас не отловили какие-нибудь гопники в подворотне. Их бы удар хватил, гарантирую.

Я тронула эту самую проплешину пальцами и хмыкнула. Мне начало передаваться настроение Платона, его беззаботная легкость. Мысли об отце и женщине, похожей на мать, незаметно отходили на дальний план.

Платон притянул меня к себе, взяв в кольцо рук. Мне не хотелось вырываться. Я позволила моменту просто существовать. В холодной ночной тишине, на улице, под пронизывающим ветром.

— Ты не изменила губы, — отметил Платон. — Они всё такие же красивые.

Он приблизился к ним, мазнул быстрым касанием, проверяя мою реакцию, но не напирая. Не настаивая. Не пытаясь подмять мою волю своим желанием.

Я спросила с неверием:

— Ты всерьез готов целовать чудовище?

— Мари, я уже говорил: мне плевать на твою внешность. Отрасти ты себя хоть хвост и третью руку, я не перестану хотеть тебя поцеловать.

Поцелуй углубился, стал злее, ненасытнее. И я раскрылась ему. Поддалась бурной волне эмоций, сносящих всё на своем пути. Мои собственные пальцы путались в волосах Платона, его дыхание грело кожу. Мы целовались до исступления.

Затем Платон подхватил меня на руки, внес в дом, не позволяя поцелую оборваться. Захлопнул дверь плечом, усадил меня на перила лестницы и продолжал исследовать губами кожу. Щекотал. Прикусывал. Мы стягивали верхнюю одежду впопыхах — было слишком жарко оставаться в ней, — касались друг друга озябшими пальцами. Грелись друг о друга. Наполнялись внутренним жаром.

Чары так вовремя начали таять. Зелье выветривалось, и без его воздействия моё лицо становилось прежним. Я чувствовала легкие покалывания кожи, к которой возвращался естественный цвет. Словно это поцелуи Платона меняли меня. Делали прежней, не спрятанной под вечной маской или страхом быть обнаруженной.

Дарили желание не существовать, а жить. Дышать полной грудью. Целоваться так, чтобы полыхали губы. Касаться мужской кожи и тонуть в запахе его туалетной воды.

Слышать его шепот:

— Мари…

И нырнуть в нечто неизведанное с головой, как в бескрайнее море.

***

Платон проснулся рано, Мари еще спала. Рыжие волосы разметались по подушке словно всполохи огня. Он приподнялся на локте, любуясь ею.

Ожог на её лице... она словно бабочка с израненным крылом. Он притягивал взгляд и рождал в душе странное чувство трепета. И, вместе с тем, он не кривил душой, когда говорил, что тот ее не портит.

Ведь под взглядом зеленых ведьминских глаз все остальное не имело значения.

А что, если после ритуала он все же на время сойдет с ума и забудет ее? Навредит ей как-то?

Эта мысль неприятно резанула, и, поддавшись порыву, Платон вынул из прикроватной тумбочки маникюрные ножницы, осторожно срезал прядь волос девушки. Он вплетет их в ткань ритуала, и тогда, что бы ни произошло позже — он не сможет ей навредить.

Осторожно поднявшись, Платон задернул шторы на окне поплотнее. Чтобы свет не мешал ей спать. Пусть в это время года солнце вставало поздно, но на окнах все равно были тяжелые портьеры. Задернешь — и любой день станет ночью.

Чемоданчик с ингредиентами остался в машине, в их качестве он не сомневался. Но все же надо было проверить склянки и пробирки, чтобы внести изменения в ритуал с поправкой на количество и состояние.

«Но сначала завтрак! — мысленно сказал себе орк, спускаясь в столовую. — Может быть, приготовить Мари кофе и принести прямо в постель?»

Он задумался, понравилось бы ей такое или нет. Как-то с братьями они сделали подарок матери – приготовили омлет и чай, принесли на подносе в ее спальню.