Одиссей Фокс

За магазином темнела брешь, ведущая вглубь горы. Странная форма, неприятная глазу, то ли искажённый овал, то ли пожёванный, сдавленный круг: в ней угадывалась ощеренная, но смазанная пасть. Спрессованный металлолом вокруг дыры покоробился, он словно склеился, оплавился или сросся рваными слоями. Как будто из бреши что-то извергалось, а потом застыло, измятое и чужое, нечеловеческое, от неё расходились кривые волны. Какой же мерзкий взбугренный узор, как неприятно смотреть, чем больше смотришь, тем труднее перестать видеть этот… Одиссею вдруг стало нехорошо.

Дурнота подскочила к горлу, раздулась изнутри, в глазах потемнело. Краем глаза Фокс заметил, что Фазиль побледнел, его шерсть резко распушилась, вставая дыбом, а хвост смотался в кольцо. Луур зажал руками рот, уши и нос, и медленно отступал назад, дрожа. То же самое помимо воли делал Одиссей! Ноги тряслись и, едва сгибаясь, переступали назад, дальше от тёмного жерла. Человек и луур одновременно охнули и отвернулись, закрывая лица руками.

— Что это такое? — выдохнул детектив, чувствуя, как весь покрылся испариной, сверху донизу, всё тело.

— Н-не з-знаю, — заикаясь, пробормотал луур, тоже блестящий от пота. — Что-то… ужасное!

Одиссей не мог заставить себя посмотреть на брешь, он старался повернуться назад и рассмотреть её снова, но внутри всё отчаянно сопротивлялось, каждая клеточка отказывала ему, не желая снова увидеть эту отвратительно вздувшуюся пасть. Однако при этом разум беспрерывно ощущал её, осознавал, что она там, за спиной. На мгновение Одиссей стал первобытным человеком, который стоял спиной к страшной пещере, оттуда шелестел нечеловеческий звук раскрывающейся пасти, а он не мог ни обернуться, ни бежать. Оплавленное жерло смотрело на него, медленно, невесомо вдыхая Одиссея, затягивая его внутрь.

— Да что это⁈ — выкрикнул Фокс, сгибаясь, не в силах продохнуть.

Ноги подогнулись, и он упал на колени.

— Бежим, — заскулил луур, — бежим!..

Но сам не двинулся с места, лишь сжался на корточках, обхватив себя четырьмя руками, и часто дышал.

— Вы что, ошалели? — недоумённо спросила Бекки.

— Дыра, — выдохнул Одиссей, — дыра…

— Ну? Мы дёргали из горы рельсы да панели, там слегка обвалилось и открылся этот проход. Мы там ещё не разбирали, и внутрь не проедешь, всё неровное. Да что с вами такое, живые существа?

— Заткни её! — крикнул Фокс. — Закрой!

Каждую секунду перед его закрытыми глазами вставала оплавленная, кричащая пасть. Он не мог перестать видеть её.

— Да пожалуйста, — пробормотала корзинка. — Вот чокнутый.

Она развернулась и поехала к жерлу, в скомканную сплавленную пасть, которая медленно и неслышно вдыхала их всех.

Луур скулил на полу, сжавшись калачиком, Одиссей из последних сил сохранял полулежачую позу, остатки разума кричали ему: «Вставай! Поднимайся! Держись!», потому что если ты упадёшь на пол, если потеряешь подвижность, ты умрёшь.

— Подруги, шевелитесь, — донёсся раздражённый голос Бекки, её хрипловатые старые динамики казались такими живыми. — Берём листы и закрываем эту штуку, у хозяев приступ паники. Куда ты, Несокрушимый, опять ты толкаешься мимо, да что с тобой такое, зачем ты упал? Блоп, заезжай справа, прикрой эту… Блоп! Алло, ты меня слышишь? Куда ты крутишься, зачем ты лезешь в дыру? Там не проедешь, кисель ты мелкарианский, там же неровно, Блоп… Почему так холодно? А куда делись сигналы?

Сзади пришёл отвратительный, чавкающий скрежет, переходящий в протяжный жидкий всхлип, волна нестройных звуков накатила оттуда, проникая в уши и в нервы, булькая прямо в теле Одиссея, как будто внутренности становились жидкими. Он обхватил себя руками, скрючился и закричал, содрогаясь на полу.

— Блоооооп! — судорожно захрипела Бекки. — Что с тобой… скрученный… жижа… мрак. Колебания. Кривая. Обрыв. Я не буду…

Скрипящий и скребущийся железный звук, Одиссей заставил себя обернуться. Посмотреть на саму дыру не было сил, на это в теле и разуме стоял несокрушимый блок. Но он заставил себя взглянуть туда, где металлически скреблось. Это была старая гнутая тележка, лежащая на боку. Та, что звалась Несокрушимый. Он вытянул свои хваты и пытался встать, причём, одни хваты тащили его прочь от жерла, а другие, наоборот, цеплялись и тянули внутрь. Несокрушимый ходил ходуном, как живое существо, попавшее в ловушку. Сантиметр за сантиметром хваты обрывались, и Несокрушимый сдвигался ближе и ближе туда.

— Ааа! — захрипел Одиссей, чувствуя, как перехватывает горло. В глазах пульсировала кровь и тьма, он рывком отвернулся, только бы не увидеть и не услышать, как… Чавкающий скрежет, переходящий в протяжный булькающий всхлип. Несокрушимый скомкался, оплавился, растекся и канул в пасть.

— Недостача… — хрипела Бекки, колеся кругами вокруг дыры. Круги сужались.

Одиссей понял, что вся его жизнь сводится к этой норе, ради неё он родился и жил. Все дороги стекались в этот тупик, последствия всех решений привели Одиссея к бугристому жерлу. Он создан, чтобы вползти туда и быть сожранным, это причина всех его поступков и его судьба.