Одиссей Полихроніадесъ

Сюртучокъ показался мн очень коротокъ для важнаго сановника, сапоги слишкомъ длинны, панталоны слишкомъ узки, сапоги въ пыли, а перчатки хорошія. И я замтилъ еще, что отъ него чмъ-то душистымъ пахло, лучше розы самой!.. Бархатъ и болгарскій кушакъ! Сирійская чалма и шляпа `a la franca; перчатки и духи прекрасные, а длинная одежда изъ простого полотна.

И что за почетъ этому молодому человку! Капитанъ Анастасій суліотъ, которому я почтительно подавалъ варенье и наргиле, бросился съ радостью снимать съ него грязные сапоги, когда онъ захотлъ ссть на диванъ съ ногами… Другой слуга уже бжалъ за туфлями; турки-жандармы, которыхъ мы боялись и которымъ сама Евгенко бабушка внизу прислуживала, угощая ихъ всячески, эти турки трепетали его и просили насъ сказать консулу объ нихъ доброе слово. Драгоманъ привставалъ, когда онъ начиналъ говорить съ нимъ…

«Вотъ жизнь! Вотъ власть! — думалъ я. — Только одежда странная!.. Удивительно! Удивительно мн все это!»

Въ дальнихъ комнатахъ мы шопотомъ совщались и длились другъ съ другомъ нашими впечатлніями. Старикъ Константинъ жаллъ, что консулъ очень молодъ. «Дитя! вчера изъ училища вышелъ».

Бабушка жаловалась такъ же, какъ и я, что панталоны слишкомъ узки и что сюртучокъ коротокъ и что на шляп (какъ бы и грхъ это христіанину?) сарыкъ23 арабскій, какъ на турецкомъ поп намотанъ..

И она такъ же, какъ и я говорила, ударяя рукой объ руку: «Разв не удивительно это?» Но мать успокоила насъ всхъ тмъ, что сказала: «Ничего нтъ удивительнаго, если между людьми высокаго общества такая мода вышла теперь».

Впрочемъ бабушка Евгенко, не стсняясь, и самому г. Благову сдлала замчаніе:

— Огорчилъ ты насъ, что такъ просто пріхалъ къ намъ. Мы тебя во всхъ царскихъ украшеніяхъ и въ форм твоей желали бы встртить и поклониться теб, а ты пріхалъ смиренно и знать намъ въ Загорье заране не далъ, чтобы мы по заслугамъ твоимъ встртить тебя могли!

А консулъ молодой засмялся на это и отвчалъ ей по-гречески: недурно, но съ какой-то странной особенностью въ произношеніи.

— Форма наша, кира моя хорошая, увряю тебя, некрасива… Я чту ее потому, что она царская; а сознаюсь теб все-таки, что кавассы мои куда какъ больше на вельможъ похожи, чмъ я. Орденовъ много я у государя заслужить еще не усплъ; только этотъ маленькій… Не жалй же, кира моя, что я, какъ ты говоришь, такъ смиренно пріхалъ. Право, такъ лучше.

А Евгенко ему:

— Гд же это ты языку нашему обучился такъ хорошо?

На это консулъ отвчалъ ей такъ:

— Кира моя! Я хоть и молодъ, а на Восток давно уже. Говорить я люблю со всякими людьми. А съ кмъ же намъ и говорить здсь, какъ не съ греками? И мы имъ нужны, и они намъ. Молимся мы въ одной церкви; однмъ и тмъ же молитвамъ и насъ грековъ съ дтства матери наши учатъ. У меня же и отецъ военный былъ; былъ въ походахъ, у турокъ въ плну былъ долго.

И разсказалъ намъ г. Благовъ еще, что въ дом отца его много было картинъ, которыя онъ въ дтств очень любилъ и никогда ихъ не забудетъ. На одной было изображено, какъ паша египетскій хотлъ Миссолонги взять; на земл подъ ногами лошадей турецкихъ лежала убитая молодая гречанка съ растрепанными волосами. На другой — турокъ въ чалм закалывалъ тоже прекрасную гречанку; на третьей — сынъ, почти дитя, защищалъ раненаго отца-грека…

Когда г. Благовъ былъ еще малъ, то, наглядвшись на эти картинки, часто просилъ мать свою вырзывать ему изъ игорныхъ картъ гречанокъ, которыя идутъ на войну за родину, и такъ какъ бубновый король на русскихъ картахъ въ чалм, то ему всегда больно доставалось отъ Бобелины и Елены Боцарисъ… Иногда матери г. Благова наскучала даже эта игра, и она говорила ему: «оставь этихъ глупыхъ гречанокъ; сидли бы и шили дома лучше, чмъ сражаться, дуры такія!» Отнимала шутя у него карты эти и заставляла бубноваго короля въ чалм греческихъ дамъ прогонять и наказывать… «А я кричалъ и заступался…» сказалъ Благовъ.

Вс мы и посмялись этому разсказу, и тронуты имъ были сильно. Мать моя вздохнула глубоко и сказала: «Богъ да хранитъ православную нашу Россію!»

Благовъ помолчалъ немного и потомъ прибавилъ, улыбаясь:

— Оно, сказать правду, не совсмъ оно такъ… Поживъ здсь, на Восток, видишь часто, что турки славные люди, простодушные и добрые; а христіане наши иногда такіе, что Боже упаси! Но что длать.

— Вотъ вы насъ какъ, ваше сіятельство! — сказалъ отецъ мой, смясь.

Двое сутокъ прогостилъ у насъ г. Благовъ, и онъ былъ очень веселъ, и вс мы были ему рады. Всмъ онъ старался понравиться. Служанк нашей денегъ много за услуги далъ. Старику Константину подарилъ новую русскую фуражку и говорилъ съ нимъ о Севастопол. «Ты и лицомъ на русскаго стараго солдата похожъ. Я радъ тебя видть», — сказалъ онъ ему и веллъ еще купить ему тотчасъ же новыя шаровары. Константинъ ему въ ноги упалъ.