Одиссея Хамида Сарымсакова

Освободившись от бомб, самолет наш как бы «привспух», стал набирать высоту. Нам повезло. Истребители противника не появлялись. Зато неистовствовали зенитки, разрывов снарядов которых я по-прежнему почему-то не видел. Командир бросил СБ в облака, и я тут же потерял ориентировку.

Лейтенант меня успокаивает, мол, не расстраивайся. Выйдем из облачности, подадимся к Копорской губе, оттуда вдоль побережья, разыщем железную дорогу, а затем — до дома.

Так мы и сделали. Возвращались самолеты вразброд, зато все четыре машины прилетели. Побитые, правда, изрядно. Мне потом техники показали дыру, пробитую осколком снаряда в остеклении моей кабины. Как меня этот осколок не зацепил, до сих пор понять не могу! Кто-то сказал: «Этот сержант, видно, в рубашке родился. Счастливчик».

С той поры и пристало ко мне это слово.

— Ну, а дальше, Хамид..

— После четвертого — пятого полета стал видеть разрывы зенитных снарядов, особенно после сброса бомб, на отходах, когда хлопот у штурмана поменьше. И больше уже не терял ориентировки. Было ли страшно?.. Было, разумеется. Но еще тогда, при встрече, командир 57-го авиаполка полковник Преображенский, ставший позднее Героем Советского Союза, очень хороший рецепт дал: «Конечно, страшно, когда в тебя зенитки палят или «мессера» шпарят из скорострельных пушек и пулеметов. Но есть средство — терпеть надо!»

— Долго ли воевал на Ленинградском фронте?

— А это как посмотреть. Если по календарю судить, то недолго. До конца октября. А вот по насыщенности событиями... Мы бомбили танковые колонны, резервы живой силы противника. И всякий раз теряли товарищей. Прибывали новые самолеты, но мало, и их не хватало. Что ни вылет, одного — двух экипажей не досчитывались. И вновь настало время, когда мне «не хватило» самолета. Назначили меня командиром сухопутного отряда, который состоял из краснофлотцев.

С детских лет я ненавидел фашистов. Но, оказывается, степень ненависти бывает различная. Есть еще и лютая ненависть. Ею я и проникся после такого случая. Рядом с нашим аэродромом было ржаное поле. Зерно уже осыпалось, и вот приехали из Ленинграда девушки помочь колхозницам убрать урожай. Вдруг из-за перелеска выскользнула пара «мессеров». На бреющем. Эти, с позволения сказать, «асы» не могли не видеть, что на поле девушки, что это беззащитные люди. И все же воздушные бандиты стали поливать их, совсем еще девчонок, пулеметными и пушечными очередями. Мы с комиссаром эскадрильи бросились «на помощь». Единственное, что мы могли, так это кричать: «Не надо метаться).. Ложитесь!..» Визг, крики, стоны... «Мессера» наконец улетели. А мы похоронили шестерых девушек-студенток, а еще большее число раненых отправили в госпиталь. И потом, когда мне становилось страшно в бою, я всегда вспоминал этих девушек. Они здорово помогали мне воевать.

А гитлеровские орды продолжали наступать. И настало время, когда в эскадрилье не осталось ни одного самолета. Немецкая артиллерия обстреливала аэродром. Пришел приказ отходить. Краснофлотки — оружейницы, писаря — и несколько командиров погрузились на видавший виды грузовичок ГАЗ-АА, и я, впервые в жизни сев за руль автомобиля, «повел» его на восток. Кое-как добрались до деревни. Большой двор, где по избам обитало человек двести пятьдесят солдат и командиров различных родов войск. Пошел слух, что всех, в том числе и авиаторов-«безлошадников», отправят в пехоту. Но вот прибыло начальство, тоже разных родов войск. Часть «наземников» отправили в пехоту. Краснофлотцев тоже куда-то определили. А летному составу было объявлено: «Вы отправляетесь в первый запасной авиационный полк Военно-Морского флота»... Не устали слушать, а, повествователь?

— Да что ты, лейтенант!

— Дальше — сформировали эшелон из «безлошадников». И отправили нас в глубокий тыл. Коварна подчас бывает военная судьба. Ехал со мной лейтенант. С первого дня войны в боях. И сбивали его, а все же уцелел. А вот, не доезжая до Ярославля, налетел на наш эшелон «юнкерс» и так сыпанул бомбами, что небо с овчинку показалось. И не стало лейтенанта. И еще многих... В тылу стал я штурманом транспортного самолета Р-6. Кабина открытая, лишь небольшой козырек прикрывает. А морозы в ноябре — декабре завернули трескучие. Не полеты, а сплошное мученье. Сперва натирались жиром, затем одевали шелковое белье, простое, шерстяное, поверх — форму, на нее — меховой жилет и комбинезон меховой. Носки простые, шерстяные, меховые (так называемые «унтята»), унты. Подшлемник шерстяной, шлем, меховая маска, очки. И ко всему тому — парашют. Ну прямо чучела, а не летчики! И все равно обмораживались.

Понятное дело, все поголовно рвались на фронт. Наконец дошла и до меня очередь. В конце января десяти экипажам дали предписание убыть на станцию Б, где формировался 29-й авиационный полк. Разместили нас неподалеку от аэродрома. Вечером пришел капитан. Простое русское лицо, легок в обращении, с юморком.

— Ну что ж, — говорит, — давайте знакомиться, «безлошадники-незаможники». Капитан Лапшенков Семен Васильевич. Из вас сформируют эскадрилью пикировщиков, я буду ваш командир.