Точно в два часа дня я вылезаю из такси в Ньюарке перед огромным белым зданием в викторианском стиле. Судя по вывеске, это какой-то дом престарелых. Причем довольно неплохой, как я замечаю, когда через центральный вход прохожу в скромное, но приятное на вид фойе с полами из красного дерева, пастельного цвета полосатыми обоями и цветочной композицией на столе. Напротив меня располагается необслуживаемая регистратура с табличкой, направляющей всех посетителей к регистрационному журналу. Я вздыхаю, оглядываясь в поисках намека на то, что мне дальше делать. Доктор Штейнер сказал лишь прийти по этому адресу и ничего больше. Обычно он подробнее растолковывает свои требования.
Я вытаскиваю телефон из кармана, собираясь написать ему по поводу дальнейших указаний, когда мимо проходит молодая блондинка в голубом медицинском костюме.
— Вы, видимо, Ливи, — говорит она, приветливо улыбнувшись.
Я киваю.
— Он ждет Вас в комнате 305. Лестница за углом, слева от Вас. Третий этаж, а там следуйте по указателям.
— Благодарю. — Значит, доктор Штейнер здесь. И почему меня это не удивляет? Я только открываю рот, чтобы спросить у медсестры, что она знает о комнате 305, но она уже исчезла, не дав мне ни слова проронить.
Следуя ее инструкциям, я поднимаюсь на третий этаж, всю дорогу чувствуя запах технического моющего средства. И я не могу не заметить зловещую тишину, которая лишь усиливается с каждым скрипом ступенек. Кроме раздающегося время от времени покашливания, я ничего больше не слышу. Ничего не вижу. Словно в этом месте пусто. Но подсознание подсказывает, что это далеко не так.
Просматривая номера на дверях, я слежу за их последовательностью, пока не дохожу до нужной мне комнаты. Дверь туда приоткрыта. «Ладно, доктор Штейнер. Что у Вас там для меня на этот раз?» Глубоко вздохнув, я нерешительно поворачиваю за угол, ожидая увидеть своего седеющего психиатра.
Короткий, узкий коридор заканчивается комнатой, которую из дверного прохода видно не полностью. Мне видны лишь угол и темноволосый, смуглый, красивый мужчина, сгорбившийся на стуле: локти стоят на коленях, руки прижаты ко рту, словно он чего-то с тревогой ждет.
Дыхание у меня сбивается.
Эштон моментально оказывается на ногах. Он пристально глядит на меня, и его губы приоткрываются, словно он хочет заговорить, но не знает с чего начать.
— Ливи, — наконец, выдавливает он, а потом откашливается. Прежде он ни разу не называл меня Ливи. Ни разу. Даже не знаю, что по этому поводу чувствовать.
Я слишком удивлена для ответа. Сегодня его увидеть я не ожидала. И не подготовилась к этому.
Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, как Эштон пятью большими шагами приближается ко мне и берет за руку. Он не отводит от меня своих обеспокоенных карих глаз, а его руки немного дрожат.
— Пожалуйста, не убегай, — шепчет он и тише, более хрипло добавляет: — И, пожалуйста, не испытывай ко мне ненависти.
Эти слова выдергивают меня из одного шока, но отправляют в другой. Он на полном серьезе думает, что я сбегу от него в ту же секунду, как увижу? И как вообще Эштон мог подумать, что я его возненавижу?
Что бы ни происходило, Эштон совершенно точно не осознает всю силу моих чувств к нему. Да, две недели назад я уехала. Мне нужно было это сделать. Ради самой себя. Но теперь я здесь, и больше не хочу ни убегать, ни уходить, ни как-то иначе оставлять Эштона.
Я лишь молю Бога о том, чтобы мне не пришлось.
Что этот мой дурацкий психиатр опять удумал?
Отступив, Эштон проводит меня глубже в комнату, пока передо мной не открывается все помещение. Оно старомодно, но просто и изящно: стены украшены бледно-желтыми обоями, потолок — лепниной, а у большого окна стоят несколько вьющихся растений, впитывающих свет полуденного солнца. Но все эти детали испаряются, когда мой взгляд опускается на лежащую на больничной койке женщину.
Женщину с посеребренными волосами и немного морщинистым лицом, которое когда-то точно можно было назвать красивым, особенно, из-за ее полных губ. Губ, таких же полных, как у Эштона.
И все просто…встает на свои места.
— Это твоя мама, — шепчу я. Это не вопрос, потому что я уверена в ответе. Просто не осознаю размеров горы вопросов, которые за этим стоят.
Рука Эштона так и не отпускает мою, а его хватка не ослабевает.
— Да.
— Она не мертва.
— Нет, не мертва. — Возникает длинная пауза. — Но ее нет.
Мгновение я оцениваю серьезное выражение лица Эштона, а потом снова поворачиваюсь к женщине. Мне не хочется пялиться, но именно это я и делаю.
Ее взгляд мечется от меня к Эштону.
— Кто… — начинает она, и я вижу, что женщина с трудом пытается сформировать слова: губы изгибаются, но ни звука не доносится. А ее глаза…В них я вижу лишь смятение.
— Это Эштон, мам. А это Ливи. Я тебе о ней рассказывал. Мы называем ее Айриш.
Взгляд женщины блуждает по лицу Эштона, а потом опускается, словно она копается в памяти.