Одна кровь на двоих

   Не было больше маленькой худосочной девчонки, которую он носил на руках, — веснушки бесследно исчезли, глаза серебрились по-особому, волосы из буйной гривы превратились в струящиеся по спине крупные локоны, полная высокая грудь, тонюсенькая талия, длинные точеные ножки — тонкие лодыжки, узкие ступни, попка...

   Забыв про Марину и про все на свете, он шел с ней и рассматривал, и потрогал, сжав в кулак, локоны, и провел кончиками пальцев по щеке, испробовав персиковой шелковистости, и...

   И опомнился, когда они шли по набережной возле памятника затонувшим кораблям.

   Какая-то девчонка крикнула подруге:

— Лилька, позвони мне!

— Хорошо! — махнула та ей издалека.

   И он вспомнил про Марину.

   И, взяв Машку за руку, заторопился к ближайшему телефону-автомату.

   Марина громко выговаривала Диме в ухо, доводя до его тупого сознания через маленькие круглые дырочки в черной пластмассовой телефонной трубке, какая он сволочь неблагодарная и так далее.

   А он смотрел через замусоленное, запыленное стекло будки на Машку, и внутри у него все звенело.

   Звенело, как натянутые струны хорошо настроенной гитары, которую берешь в руки, и струны тихо поют по ладам. Сами собой.

   Машка сосредоточенно ела быстро тающее мороженое в вафельном стаканчике. Первая робкая капля оторвалась от дна и шлепнулась на асфальт. Машка успела отставить руку и неосознанно склонилась вперед, оттопырив попку, опасаясь прямого попадания на одежду.

   Приподняла стаканчик, осмотрела дно, прикидывая масштаб разрушения и грядущие плом-бировые реки. Видимо, результат осмотра ее не утешил, проявился озабоченностью на лице.

   Вторая капля — шлеп, а за ней сразу третья.

   Машка быстро слизала с днища начинающийся потоп. Сумка, болтавшаяся на левом локте, ей мешала, и она сунула ее с размаху в ноги и зажала коленками, совсем по-девчоночьи, подставила ладошку под капельный водопад и торопливо стала доедать мороженое.

   Он усмехнулся.

   Все-то она сегодня старалась подчеркнуть, какая она теперь взрослая барышня, забывала про роль дамочки, знающей себе цену, хохотала от души, забегала вперед, заглядывала ему в глаза, что-то рассказывая, и спохватывалась, снова напускала сдержанное достоинство, вспоминала о плавности походки, заученных движениях, необходимости говорить с легким безразличием.

   Он понимал, видел все эти старания казаться старше, улыбался про себя, чтобы не обидеть.

   А тут случилось мороженое! И она, уверенная, что он на нее не смотрит, занятый разговором в телефонной будке, позволила себе забыть о необходимости «правильного поведения» — и сумка, зажатая между коленок, рот набитый, так что щеки раздулись запиханными второпях, подальше от катастрофы остатками вафельного стаканчика с мороженым, и детское блаженство на рожице. Он усмехнулся: «Ребенок! Девчонка!» И волна теплой нежности, чувства, которому он теперь знал название и которое испытал только раз, в ее же адрес, когда в температурной горячности она, маленькая, лежала у него на руках, прошлась по телу, удержавшись в разуме.

  — Ты что там смеешься?! — Чужеродный голос через ухо, пробежав по дырочкам в черной пластмассе, ввинтился в мозг. Остужая, изгонял теплоту, посмевшую непрошено плескаться.

  — Ты что, напился? Ты с кем там? С Игорем, Вадиком?

   Дима переморгнул. И пришел в себя. Машка — ребенок, а в мозг проникает голос Марины — его жены. Через три дня жены.

  — Нет, — прохрипел он, прокашлялся, прочищая горло от всяких инородных эмоций, и увел взгляд в сторону от Машки, стал смотреть на ель, возле которой она стояла. — Я с одноклассниками, ты их не знаешь.

  — Кого это я не знаю? — возмутилась Марина.

— Их не знаешь.

  — Какая разница: знаю, не знаю! Хватит бухать! Ты что, совсем обалдел? Я жду тебя три часа!

— Я скоро приеду, — туманно пообещал он.

   — Не скоро, а сейчас! — распорядилась Марина и бросила трубку.

   В ухо ударили гудки отбоя. Дима отодвинул трубку от уха, посмотрел на пластмассовую круглую поверхность с дырочками, повесил на рычажок и взглянул на Машку.

   С детской радостью в виде мороженого она справилась, исчезли хомячьи набитые щечки, а блаженное выражение на рожице сменилось озабоченным рассматриванием перепачканных ладоней.

   «Да, — подвел черту Дима всем своим сегодняшним непонятным и неожиданным эмоциям, чувствам, глупым мыслям и пугающим желаниям, — ребенок. Чего меня повело-то?»

   И тут Машка стала слизывать с ладоней остатки «пиршества». Она проводила языком линии, начиная от запястья, через всю ладонь до кончиков пальцев, по очереди! Каждый палец!

   Его так шибануло!!!

   Он качнулся от силы чувственного удара, стукнувшего в пах, в заколотившееся сердце,, в голову, мгновенно волной промчавшегося по всему телу и закончившего нападение броском под коленки!

   Не в силах оторвать от Машки взгляд, Дима обессиленно привалился плечом к металлическому коробу телефона и выругался.

   Никогда! Ни одна девушка в его жизни активно кобелирующего молодого, здорового самца не вызывала в нем такого горячего, ошпаривающего желания!

   Не просто животного желания, а чего-то еще сверх, сверх желания!

   Никогда! Никто!

   Даже в его первый мужской раз в пятнадцать лет!