Одна маленькая вещь

Страх, злость и растерянность переполняют меня. Даже не знаю, что сказать. И где-то на задворках сознания крутится лишь одна мысль: слава богу, что не написала Скарлетт о Чейзе, не призналась, что впервые занималась сексом, а Чейзу – о том, что случилось между нами. От одной мысли, что родители могли бы узнать все, прочитав эсэмэски, мне становится дурно.

– Поверить не могу, что вы шпионите за мной! – кричу я, бросая бумагу на стол. Непрошеные слезы собираются в уголках глаз. – У вас нет никакого права читать мои сообщения!

– Я плачу за твой телефон, – грохочет папа.

– Тогда я буду платить за него сама! – вскакиваю со стула и бросаюсь вон из кухни.

Папа хватает меня за руку.

– Сядь! Мы не закончили.

Всем своим видом он показывает, что мне лучше остаться – или он заставит меня силой. Он никогда не был таким жестким и суровым. До того как умерла Рейчел, с ним было весело. Он отпускал шутки, потому что ему нравилось, как мы стонем от смеха. А теперь я даже не уверена, что он помнит, как улыбаться.

Пытаюсь храбриться, но не выходит, и сажусь.

– Нас расстраивают не твои поступки, – говорит мама, – а твоя ложь. Мы просто не можем доверять тебе.

– Поэтому мы забираем у тебя машину, – добавляет папа.

– Мою машину? – я ошарашенно смотрю на них. Машина – единственный глоток свободы, который у меня остался. Они отдали мне старый мамин хетчбэк, когда я получила права. Родители решили, что для меня будет безопаснее сидеть за рулем, чем переходить оживленные улицы, стоять на остановках или ездить в автобусе. Рейчел шла по улице, когда ее убили. Теперь я не могу и пяти шагов пройти пешком.

Боже, как жалко это звучит. Ненавижу подобные чувства. Тем более что в глубине души знаю: родители – хорошие люди. Они просто не оправились от смерти Рейчел. Сомневаюсь, что они вообще когда-нибудь придут в себя. Для этого нужны годы терапии, от которой они отказываются. Однажды я предложила сходить к психологу. Мама сухо проинформировала меня, что все скорбят по-разному, а потом встала и вышла из комнаты.

В своем бесконечном горе они мучают меня, и мне плохо. А теперь еще и забирают мою машину?

В машине я могу врубать любимую музыку, громко ругаться и озвучивать все свои внутренние монологи. Потерять ее будет ужасно.

Пытаюсь убедить их, что это неправильно.

– И как я должна теперь добираться до работы или до приюта для животных? – Последний год я дважды в месяц была волонтером в местном приюте. Из-за аллергии Рейчел мы не могли держать животных в доме. Теперь ее нет, но правило «никаких животных» все еще строго соблюдается. Так что волонтерство – единственный способ повозиться с собаками, которые, на мой взгляд, лучше людей.

Мама не смотрит мне в глаза. Папа откашливается.

– Ты не будешь никуда ездить. Мы сообщили твоему начальству в «Магазинчике мороженого» и Сэнди из приюта, что ты очень занята в школе и больше не будешь работать и заниматься волонтерством.

– Вы… – я делаю вдох, – уволили меня?

– Да.

Я так поражена, что у меня нет слов. Захлопываются двери, ведущие к моей и так ограниченной свободе. Нет машины. Хлоп. Нет работы. Хлоп. Нет волонтерства. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

– Хотите сказать, что я буду ходить только в школу и назад, так? – Ком в горле заставляет говорить полушепотом. Это мой выпускной год. Я ожидала, что мой мир станет больше, а никак не меньше.

– До тех пор пока не докажешь нам, что достойна нашего доверия, – да.

Я поворачиваюсь к маме.

– Ты не можешь согласиться с этим. Верю, ты понимаешь, что все это неправильно.

Она опускает глаза и не смотрит на меня.

– Если бы мы были строже раньше… – Она замолкает, но я знаю, что значит это «раньше». Наша жизнь четко поделена на «до смерти Рейчел» и «после смерти Рейчел».

– Марни, давай не будем об этом. – Папа теперь притворяется, что «до смерти Рейчел» ничего не было.

– Да, конечно. Мы делаем это потому, что любим тебя и не хотим повторения прошлого. Мы с папой обсудили…

– Это чушь собачья, – обрываю я ее и вскакиваю, отпрыгивая подальше от отца.

– Не разговаривай с нами таким тоном! – папа грозит мне пальцем.

На этот раз я не уступлю, потому что слишком зла, чтобы пугаться.

– Это чушь собачья, – без страха повторяю я. Слезы катятся и бесят меня, но я не могу остановиться.

– Это наказание за то, что я жива, а Рейчел мертва. Я, мать вашу, дождаться не могу, когда свалю отсюда! И я не вернусь. Не вернусь!

Мама начинает рыдать. Папа орет. Я бегу в свою комнату и слышу, как за спиной кричат родители. Прыгаю по лестнице сразу через две ступеньки и хлопаю дверью. В моей комнате нет замка, но есть письменный стол. Я ломаю три ногтя и дважды ударяюсь коленом, но в конце концов пододвигаю его к двери. Как раз вовремя, потому что там уже стоит отец, пытаясь ее открыть.

– Немедленно открой дверь, – требует он.

– Или что? – кричу я. Никогда раньше я не чувствовала себя такой беспомощной. – Накажешь меня? Вы отняли у меня работу, машину, личную жизнь. Я не могу позвонить или написать СМС, чтобы вы не узнали. Даже дышать не могу без вашего ведома. Вам больше нечем меня наказать.