Одна ночь меняет все (СИ)

Женщина приподняла брови.

– Вот как... Значит, можешь отличить супрематизм от арт–брута?

– Могу, – кивнула я.

Слава Богу, она не стала интересоваться именем моей матери или названием галереи, хотя могла. Может, она просто решила не проявлять любопытства, а, может, не сочла нужным.

– А сама пишешь? – спросила хозяйка дома.

– Немного, но ничего новомодного, – я пожала плечами.

Несколько лет тому назад Андре отправила меня в художественную студию.

– Тяготеешь к классике?

– К пейзажам, – я мяла в руках свою сумочку.

Элина, заметив это, кивнула на столик, предлагая мне освободить руки. Решив, что отказываться невежливо, я опустила сумку на стол и пошла вслед за женщиной вглубь комнаты. Тишину нарушали лишь приглушённый звук наших шагов, да бренчание украшений на Элине.

– Пейзажи? – уточнила она.

– Ну... я люблю сады, парки, – задумчиво начала я, – только не регулярные.

Элина обернулась через плечо и слегка улыбнулась.

– Мы же в Майами.

– Да, – усмехнулась я, – здешние пейзажи меня не особо вдохновляют. Вот и пишу редко.

– Приходи как–нибудь с одной из своих работ, мне было бы любопытно взглянуть, – останавливаясь возле стены с выставленными в ряд картинами, внезапно сказала она. – Я иногда организую выставки для малоизвестных или совсем начинающих художников. Глядишь, и у тебя мне что–нибудь приглянется.

– Правда? – растерялась я. – Хорошо, – на самом деле я сомневалась, что приеду в этот дом повторно, а потом дикая, но вполне реальная мысль ворвалась в моё шокированное сознание. Эта женщина – яркая, необычная и добрая – я видела это по её глазам – она была не просто связана с Эйваном, она уже была связана со мной, с моим ребёнком.

Я отвернулась к стене, чтобы скрыть своё замешательство, делая вид, что разглядываю полотна.

– Кларисса сказала, ты ищешь моего племянника.

Наконец, мы перешли к сути вопроса.

– Да, – осторожно ответила я, всё ещё пребывая в некой прострации от той реальности, что открывалась передо мной.

Эйван и я... своим поступком мы не просто повлияли на жизни друг друга, мы задели и других людей, оказавшихся теперь невольно вовлечёнными в этот круговорот. И в ребёнке, которого я ношу, течёт толика крови этой женщины.

– Эйвана нет, может, ему что–нибудь передать?

Я обернулась, посмотреть на Элину. Она ждала моего ответа.

– Ну, боюсь, мне надо поговорить с ним с глазу на глаз, – словно извиняясь, произнесла я.

Она с сожалением улыбнулась мне.

– Это невозможно, он уехал в Европу. Вчера.

Её слова падали, словно тяжёлые камни. Призрачная надежда объясниться с Эйваном окончательно развеялась.

– В Европу? – на автомате переспросила я, пытаясь собраться, но следующее, что я услышала, окончательно выбило почву из–под моих ног.

– Да в Европу, со своей девушкой.

Несколько секунд, я словно рыба беззвучно открывала и закрывала рот, не зная, что ответить. Меня будто покрыла тонкая корка льда, не позволяющая сделать и шага.

– Очень жаль, – наконец, удалось произнести мне. Я даже похвалила себя за ровно звучащий голос; он не выдал меня. – Я так надеялась с ним поговорить.

Получив положительный результат на тест, я думала, что ничего уже не сможет шокировать меня больше, чем эта новость, но я ошибалась.

– Пожалуй, пойду, – встрепенулась я, чувствуя лишь одно желание – побыстрее уйти из этого тёплого, уютного дома, сделавшегося вдруг вмиг холодным и чуждым. – Извините, что побеспокоила.

– Что ты, милая, не извиняйся, я всегда рада друзьям Эйвана.

От этих слов я, не сдержавшись, поморщилась, затем рассеянно кивнула. Только вот так случилось, что я – не друг Эйвана. Я – никто. Никто даже при том, что ношу его ребёнка. Я даже не знала, какой он настоящий, как и он не знал реальную меня.

Развернувшись на каблуках, я уже было приготовилась рвануть к выходу, как вдруг моё внимание привлекла одна картина – даже не картина – а её часть, то, что виднелось из–под накинутой поверх полотна ткани. Помещённая в тонкую раму, она стояла отдельно ото всех, словно бы тот, кто создал её, не определился, что с ней делать.

– Можно взглянуть? – робко поинтересовалась я.

– Конечно, – раздался голос за моей спиной, затем Элина легко обошла меня и, приблизившись к картине, приподняла её, перенося на стоящий рядом этюдник.

Я молча разглядывала широкое полотно.

– Это работа Эйвана. У него огромные способности к живописи и к музыке. Ему бы свой талант развивать, да вот мой брат толкает его в сухой мир юриспруденции. – Элина недовольно поцокала языком.

– Да, он сделал хороший акцент на деталях, – рассеянно пробормотала я, смотря на яркое зелёное платье нарисованной на картине девушки, на её стройные ноги, обутые в изящные золотистые босоножки, на которых, казалось, можно было разглядеть каждый отдельный камешек, освещённый холодным лунным светом.

Ветер играл с её распущенными волосами, а она стояла, запрокинув лицо, словно бы ведя немой диалог с тонким месяцем и звёздами, невесело подмигивающими ей. Её запястья были напряжены – это чувствовалось по тому, с какой силой пальцы впились в ограду на краю крыши, где она и стояла.

Вдалеке простирались огни неспящего города...

12