Одна отвергнутая ночь

— Пожалуйста, скажи мне, почему все должно быть таким идеальным.

Ничего. Ни нахмуренности, ни выражения или говорящего взгляда. Он совершенно собран.

— Мы уже обсуждали это, и я думал, пришли к решению, что этот вопрос закрыт.

— Нет, это ты сказал мне, что вопрос закрыт. — Совсем не закрыт, и теперь ужасные мысли в голове крутятся вокруг моих собственных выводов. Он стыдится своего происхождения. Он хочет вырвать его из своей памяти. Хочет спрятать его.

— Имея на то веские причины, — он отпускает мои руки и отводит взгляд, ища что-то, за что можно зацепиться и не встречаться лицом к лицу со мной и моими настойчивыми вопросами. Он останавливается на своем пиджаке, разглаживая и без того идеально сложенную ткань.

— И что это за причины? — Сердце разбивается, когда он искоса смотрит на меня, и его красивое лицо омрачается предостережением. — Миллер, что это за причины? — Придвигаюсь к нему не спеша, как будто к напуганному животному, и ладонью накрываю его руку. Он смотрит вниз, замерев и явно запутавшись. Терплю. Я уже пришла к собственным выводам, хотя и не могу ими с ним поделиться. Он поймет, что я разнюхивала, а я хочу, чтобы он сам рассказал о своем прошлом. Разделил его со мной.

Проходит всего несколько секунд, хотя, кажется, целая вечность, прежде чем оживает и встает, отчего моя рука падает на одеяло, а я смотрю на него снизу вверх. Он берет свой пиджак, надевает его и быстро застегивает, после приступив к рукавам.

— Потому что вопрос закрыт, — говорит он, оскорбляя меня своей жалкой отмашкой. — Мне надо в «Ice».

— Верно, — вздыхаю и принимаюсь собирать остатки нашего непродолжительного пикника, бросая мусор в пакет. — Как ни странно, нет. — Отбрасываю пакет в сторону и поднимаюсь, врываясь в личное пространство Миллера. Я, должно быть, выгляжу крошечной и уязвимой рядом с ним, только моя решительность огромна. Он то и дело требует, чтобы я делилась своими тревогами, а сам рад нести свои в одиночку. — Я не поеду в «Ice», — говорю, прожигая в нем дыры, понимая, что без меня он не поедет. Не после сегодняшнего утра. Он хочет, чтобы я была рядом, что меня устраивает, только не в «Ice».

— Готов поспорить, — утверждает он, но в голосе нет обычной уверенности, и в попытке показать, что подразумевает сделку, он берет меня за шею и пытается развернуть.

— Миллер, я сказала, нет! — сбрасываю с себя его руку, переполненная злостью и чувством досады, и смотрю на него обжигающе решительным взглядом. — Я не поеду, — сажусь обратно на одеяло, скидываю свои вьетнамки и ложусь на спину, сменяя синеву глаз Миллера перед собой на синеву неба. — Я буду наслаждаться тишиной парка. А ты можешь один отправляться в «Ice». — Я буду драться и визжать, если он попытается поднять меня.

Закинув руки за голову, продолжаю любоваться небом, чувствуя, как он мнется неподалеку. Не знает, что делать. Он любит мою дерзость, казалось бы. Не сейчас, могу поклясться. Я ерзаю, устраиваясь поудобнее, полная решимости не двигаться, и понимаю, что мысли мои возвращаются к тому, что изначально заставило вылезти наружу мою уродливую наглость. Миллер и его совершенный мир. Мой вывод прост, и нечего его стыдиться. У него бедное происхождение, с лохмотьями вместо одежды, и теперь он одержим целью одеваться в самые изысканные тряпки, какие сможет купить.

То, как он заработал деньги, чтобы покупать миллионы дорогих костюмов, к делу не относится. Вроде того. Не совсем. Мои выводы ведут к еще большему количеству вопросов — вопросов, которые я не рискну задать, не из страха его расстроить, из страха того, каким может быть ответ. Как он оказался в «этом мире»? Том дом был приютом для мальчиков. Миллер говорил, что у него нет родителей, только он один. Он сирота. Мой придирчивый, красивый, совершенный Миллер всегда был один. Сердце разрывается от этой мысли.

Я так потерялась в своих тягостных мыслях, что вздрагиваю, ощутив, как теплые, твердые мышцы вдруг прижимаются к моему боку. Поворачиваю голову и вижу его глаза. Он прижимается ко мне и, оставив на моей щеке нежный поцелуй, кладет голову мне на плечо, а рукой накрывает мой живот.

— Я хочу быть с тобой, — шепчет он. От его действий и слов мои руки сами собой перестают служить подушкой моей голове и обвивают его, где только могут. — Каждую минуту каждого дня хочу быть с тобой.

Моя улыбка грустная, потому что, достигнув собственных умозаключений, я понимаю, что у Миллера раньше никого не было.

— Мы, — подтверждаю я, сильнее прижимаясь к нему, пытаясь вселить в него хоть сколько-нибудь комфорта. — Люблю тебя до мозга костей, Миллер Харт.

— И я глубоко вами очарован, Оливия Тейлор.

Обнимаю его сильнее. Мы лежим на флисовом одеяле целую вечность, Миллер мурлычет и кончиками пальцев рисует что-то на моем животе, я же просто чувствую его, слушаю его, вдыхаю его, и даю ему его. Это спокойное время вместе, самое спокойное, которое только можно представить.