Одна отвергнутая ночь

Мы садимся на скамейку, и я остаюсь тихой, наблюдая за тем, как мощная фигура Уильяма пытается расслабиться рядом со мной. И проваливается по всем фронтам. Он кладет руки на колени и убирает их. Достает телефон, проверяет его и убирает обратно во внутренний карман. Кладет ногу на ногу, ставит обе на землю, локоть ставит на подлокотник скамейки. Ему неудобно, от этого становится неудобно и мне самой. И все же, я продолжаю прослеживать последовательность его неловких движений.

— Ты никогда никому не рассказывал свою историю, так ведь? — спрашиваю я, и к собственному удивлению ладонью накрываю его колено и сжимаю его в успокаивающем жесте. Мне так мерзко предлагать свое сочувствие. Он прогнал мою маму и потерял ее навсегда, для нас обоих. Но он прогнал и меня тоже. И спас.

Неизменный джентльмен перестает ерзать и опускает взгляд на мою руку. А потом он накрывает мою руку своей и держит ее. Вздыхает.

— Я был на практике, если можно так сказать. Готовился принять дела моего дяди. Я был двадцатиоднолетним, маленьким озлобленным мудаком, и бесстрашным вдобавок. Меня не волновало ничто и никто. Идеальный преемник.

Мой взгляд опускается на наши руки, и я внимательно смотрю, как он задумчиво вертит колечко на моем пальце, прежде чем сделать вдох.

— Грейси случайно оказалась в клубе моего дяди. Она была с друзьями, выпившая и наглая. Она поначалу не представляла, во что вляпалась, мне же стоило выгнать ее в ту же секунду, как я ее заметил, но я был обезоружен ее духом. Он источался из самых ее глубин, прямо из души, и запустил в меня свои когти. Я пытался уйти, но они лишь глубже вонзались. Держали меня.

Он поднимает свободную руку и с глубоким, растянутым вздохом потирает глаза.

— Она смеялась, — Уильям смотрит перед собой задумчиво. — Мартини лилось по ее прелестному горлышку и несло ее на танцпол. Я был увлечен. Загипнотизирован. Среди развращенной, пошлой элиты Лондона была моя Грейси. Она была моей. Или собиралась ею стать. Тогда как моей обязанностью было увести ее из этого злачного, мрачного мира, и нужно было сбежать оттуда самому, я заманил ее в него.

Та частица, что удерживала презрение к маме и та весомая часть сердца, что заключала в себе чистую, неопытную любовь к Миллеру, начинают кровоточить. Я теряю способность их различать… как раз то, что я подозревала и чего боялась. Уильям смотрит на меня и тоскливо улыбается, его красивое лицо искажено болью и сожалением. — Я купил ей шампанское. Она никогда прежде его не пробовала. Блеск от только что открытого удовольствия в ее глазах снял с моего сердца слой брони. Ни разу она не переставала улыбаться, и ни разу во мне не родилось сомнение в том, что я должен сделать эту женщину своей. Знал, что плыву в мутной воде, но я был слеп.

— Хотел бы быть таким, — предполагаю, зная, что права. — Ты хотел бы иметь силы тогда выпроводить ее и забыть навсегда.

Он издает смешок. Снисходительный смешок:

— Нет ни единого шанса, что я смог бы забыть Грейси Тейлор. Звучит глупо, я знаю. Мне удалось ухватить с ней один жалкий час, украсть всего один поцелуй, хотя она сопротивлялась даже сказать, встречусь ли с ней следующим вечером. Где-нибудь подальше от замусоленных мест. Где-нибудь в уединении, там, где меня никто не знал. Она сказала нет, но не остановила меня, когда я полез в ее сумку, нашел какой-то документ, чтобы прочитать ее имя и адрес, — его улыбка становится ярче, явный признак яркого воспоминания. — Грейси Тейлор. — Имя моей мамы делает его счастливым, и я не могу сдержаться от искренней улыбки. Расцветающие чувства Грейси и Уильяма вырисовываются идеально. В новинку. Всепоглощающие и иррациональные. А потом все пошло до ужаса неправильно.

Я невероятно четко могу почувствовать маму. Несмотря на то, что Уильям и Миллер явно друг друга презирают, в них много схожего. Моя мать, должно быть, была настолько же ослеплена, как Уильям Андерсон, когда претендовал на то, чтобы быть с ней. Так же, как я с Миллером.

— Твое обязательство перед дядей все испортило.

— Уничтожило, — поправляет он злобно. — Дядя планировал уйти на покой, но глупый случай отправил его тело на дно Темзы прежде, чем мы успели вручить ему часы.

Хмурю брови:

— Часы?

Он улыбается и, поднеся мою руку к своим губам, ласково ее целует.

— В общепринятом смысле, это подарок в честь выхода на пенсию.

— В самом деле?

— Да, забавно, не находишь? Кто-то, кому больше нет необходимости следить за временем, получает часы.

Усмехаюсь вместе с Уильямом, чувствуя между нами связь.

— Довольно иронично.

— В большей степени.

Еще более иронично то, что мы смеемся над этим сразу после того, как он мне сообщил о такой трагической смерти своего дяди.

— Сожалею насчет твоего дяди.

Уильям фырчит с сарказмом.

— Не стоит. Он получил то, что заслужил. Собаке собачья смерть. Разве не так говорится?

Не знаю. Так? Мой мозг и так пресыщен слишком яркой информацией. Обдумываю все сказанное мной, и все же понимание сбивает с ног.

— Твой дядя был аморальным ублюдком?