Одна строчка в летописи (СИ)

Договорившись, что завтра Захарий расскажет ему про битву на реке Воже, Никита ушёл, а Захарий до конца дня ходил сам не свой, что-то бормоча себе под нос. Ночью же Ефросинья слышала, что муж не спит, а только ворочается с боку на бок, да кряхтит.

— Ты что, Захарий, не спишь? — проснувшись в очередной раз, спросила она, — аль занемог?

— Завсегда так, — недовольно ответил Захарий, — я тут думу думаю, голову сломал, а ты спишь, как дохлая лошадь.

— О чём же кручинишься? — удивилась Ефросинья.

— О чём, о чём! Как истории складно сказывать. Слыхивала, как Никита складывает? Захарий помолчал и произнёс:

Что за шум над рекою над Пьяною,

Эхом смертным над Русью разносится?

Вот как надо! А я что? Лапоть мужицкий.

— Бог с тобой, Захарий! — запротестовала Ефросинья. — Ты же лучший сказальщик в нашей слободе. Никто у нас так сказывать боле не может. Ну, а Никита… Так на то он и монах, он же грамоты разбирать научен. Вот у него и получилось шибко ладно, как в этих грамотах.

Ефросинья помолчала немного, видимо, обдумывая что-то и добавила:

— Не кручинься, Захарушка, попусту. Попроси Никиту научить тебя

18

словам ладным, он и подсобит. Вот завтра придёт, ты и потолкуй с ним, а я ему ещё мёду налью, чтоб посговорчивей был.

— Сам — с- усам, — проворчал Захарий, — где ему, молокососу, со мной тягаться. Спи ужо.

— Поспишь с тобой. Ты бы, Захарий, саблю-то снимал с пояса, когда спать ложишься. Весь бок мне истыкала, проклятая. Носишься с ней, как чёрт с торбой. Вот спрячу её, узнаешь тогда.

Утром Ефросинья видела, что Захарий поднялся в хорошем расположении духа. Он весело ходил по избе и, поджидая монаха, с торжеством поглядывал на жену.

Наконец пришёл Никита.

— Спишь долго, — недовольно проворчал Захарий.

Никита неопределённо мотнул головой и принялся уплетать хрен с редькой, предложенные ему Ефросиньей. Наконец, он смахнул со лба пробивший его пот и принялся вытаскивать из сумы свои дощечки.

— Ну, с богом, — проговорил он, — Захарий Иванович, поведайте мне о сражение на реке Вожа.(1)

Захарий почему-то встал с лавки, и Ефросинья заметила, что он волнуется. Прокашлявшись, Захарий выдал:

Что за шум над рекою над Вожею,

Эхом радостным перекатывается?

То полки не ордынские — русские

Добру славу себе завоёвывають.

Ефросинья от удивления рассыпала по полу ложки, а Никита с изумлениемем глядел на Захария.

Ну, как, Никита? — довольный собой, проговорил Захарий, — я ещё не так могу, я и верши, как кабацкий гусляр, могу складывать.

Вот послушайте:

Идут полки Московские

И кони их летучие

Хвосты у них могучие

А гривы развиваются

И сыплется овёс.

1. В 1378 году войска Дмитрия Донского разгромили крупную группировку Орды под командованием Бегича.

19

— Овёс-то какой? — пожал плечами добитый шедевром Захария Никита.

— Как это — какой? — воскликнул Захарий. — Который лошаки борзые вчерася ели, а сегодня он и сыплется у них из-под хвоста.

Видя, что Никита не понял, Захарий пояснил:

— Кони — они же божьи твари и всё понимают про смерть-то.

Им страшно на битву идти, вот овёс и сыпется у них от страху жуткого.

Ефросинья громко рассмеялась, а Никита звонко ей вторил. Просмеявшись, он мотнул головой и сказал:

— Да вам, Захарий Иванович былины или верши надо слагать. Подучиться совсем немного и славить Русь, как неизвестный нам человек, сложивший *Слово о полку Игореве*.

— А учиться я завсегда готов, вот и Фрося моя скажет, — обрадованно заспешил заверить Никиту Захарий, — купеческую науку постиг и сынам передал. Поможешь, что ли, Никита?

— Помогу, — заулыбался он, — только я сам ещё учусь.

А хотите мои верши послушать?

— Завсегда рады, — ответил Захарий, — так, мать?

Ефросинья опустилась на лавку, а Никита, наоборот, встал и, помолчав немного, тихим и чувственным голосом принялся рассказывать свой верш.

Пред битвой Куликовской.

Русь святая, землица отцовская,

Поучала сынка — свою рать:

Пойди в поле, дружина Московская,

Тяжко мне на коленях стоять!

Поищи там Мамая постылого,

Поверни его полчища вспять.

Жизнь под ханским ярмом опостылела,

Хватит нам на коленях стоять!

Подымайся, бери свою палицу,

Взрос ты, сын, и твой гнев не унять.

Сколько можно терпеть окаянного?

Хватит, сын, на коленях стоять!

20

А случится погибнуть за волию —

Буду я о тебе горевать…

Смерть страшна, но страшнее тем более

Нам всю жизнь на коленях стоять.

А вернёшься, сынок,

Будем праздновать.

Жить — так жить, а гулять — так гулять!

Верю я: не придётся мне долее

Никогда на коленях стоять!

Ефросинья вытерала слёзы, а Захарий зашмыгал носом.

— Зело, Никитушка, — проговорил он наконец, — я так никогда не смогу.

— Как знать, Захарий Иванович? — довольный похвалой, весело сказал Никита. — Попробовать вам надо.

Он полез в свою суму и достал мелко исписанную грамоту.

Вот, Захарий Иванович, принёс я переписанную мною летопись рязанского мужа Софония. Великий был монах. Через десять лет после Куликовской битвы записал он то великое событие и прославил себя и Русь вовеки. Я зачитаю её вам, а вы, Захарий Иванович, подмечайте, где мы можем поправить Софония, а где и дополнить.

И Никита начал читать.