Однажды ясным летним утром

Крамер положил трубку и откинулся на спинку стула. Лицо его напоминало безжизненную маску. Он сидел совершенно неподвижно, пока в тишине кабинета не раздался звонок. Крамер услышал щелчки на линии, и мужской голос спросил:

— Кто это?

— Я хочу поговорить с Моэ Могетти.

— Могетти слушает. Кто это?

— Не узнал тебя, Моэ. Давно не слышал твоего голоса, кажется, лет семь.

— Кто это? — голос сделался резким и грубым.

— А как ты думаешь? Давно не виделись, Моэ. Как поживаешь?

— Джо! Боже мой, это ты, Джо?

— А кто же еще? — усмехнулся Крамер.

Моэ Могетти не верил своим ушам. Он так удивился, словно ему позвонил сам президент США. Пятнадцать лет Могетти был правой рукой Крамера, и под его чутким руководством удачно ограбил, по крайней мере, два десятка банков. Все пятнадцать лет Могетти был под надзором полиции, но, несмотря на это, был очень уважаем в мире гангстеров и считался одним из лучших мастеров своего дела. Казалось, на свете не было ни одного замка, с которым Моэ не мог бы справиться. Он мог вскрыть самый совершенный сейф, влезть в карман, подделать стодолларовую банкноту, одолеть самую сложную систему сигнализации и сыграть в карты в пятнадцати ярдах от полицейского участка. Но при этом у него не было никаких организаторских способностей. Моэ был лишь превосходным орудием: когда ему объясняли суть дела, можно было не сомневаться, — Моэ выполнит все в точности и с блеском, но попроси его самого составить план — и дело будет провалено.

Как это ни прискорбно, Моэ Могетти убедился в отсутствии у себя организаторских способностей лишь после того, как Крамер ушел на покой. Он попробовал прокрутить одно очень простое дельце и немедленно загремел на шесть лет в Сан-Квентин. И все произошло потому, что полиция знала, что ограблением банков занимается именно он, и, если Крамер умудрялся составлять такой план, при котором Могетти удавалось замести следы, теперь улик у полиции было более чем достаточно. Гангстеры осиротели — Могетти сидел в тюрьме.

Из заключения он вышел совершенно разбитым и сломленным. Ему было всего сорок восемь лет, но он стал настоящей развалиной: у него были отбиты почки. Теперь это была только тень некогда блестящего гангстера. За время преступной карьеры Могетти сумел сколотить немалый капитал, но, будучи азартным игроком, быстро спустил деньги. Без цента в кармане, он вынужден был прозябать на иждивении старой матери.

К счастью, семидесятидвухлетняя Лола Могетти содержала во Фриско два борделя. Эта тучная, но все еще симпатичная женщина, нежно любила своего неудачливого сына, и он платил ей взаимностью. Увидев Моэ после того, как он освободился из заключения, Лола была потрясена. Она поняла, что сын уже не поправит здоровье и предложила ему пожить у нее, чему Моэ очень обрадовался. Он целыми днями сидел у окна, наблюдая за портом, где жизнь кипела ключом. Мысль вернуться к своему промыслу даже не приходила ему в голову.

Так продолжалось восемнадцать месяцев. Могетти часто вспоминал о своем бывшем шефе, мысленно анализировал их совместные операции и не переставал восхищаться умением Крамера продумывать все до мельчайших деталей. Но он никогда не думал о том, чтобы потревожить своего патрона, который, как он знал, неплохо устроился со своими миллионами и не собирался возвращаться на сомнительную дорожку.

Но постепенно дела Лолы Могетти шли все хуже и хуже. На место капитана полиции О’Харди, с которым она прекрасно ладила, пришел некий Кижоу, высокий тощий квакер, который не одобрял проституцию и, что еще хуже, был принципиальным противником взяток. Через три недели после вступления в должность Кижоу закрыл оба дома Лолы и арестовал некоторых девочек. Бандерша неожиданно оказалась без доходов и по уши в долгах. Она не перенесла этого удара, и через некоторое время оказалась в больнице с обширным инсультом, который сделал ее неподвижным инвалидом.

Поступление еженедельных сумм, которыми Лола снабжала сына, прекратилось, и Моэ оказался совсем на мели. Из трехкомнатной квартиры ему пришлось перебраться в убогую клетушку в районе доков. Могетти заложил все свои костюмы и вещи, которые остались от матери, но вскоре кончились и эти деньги. Нужно было искать работу. После долгих поисков он с отвращением приступил к работе официанта в одном небольшом итальянском ресторанчике. Там он и работал до того момента, когда Крамер позвал его к телефону.

От радости Моэ почти потерял дар речи, но постарался оправиться от волнения.

— Большой Джо! Вот уж не ожидал услышать вас еще хоть раз в жизни!

В ответ раздался знакомый смех Крамера.

— Как поживаешь, Моэ? Как дела?

Моэ обвел взглядом убогий зал ресторана, грязные столики, посмотрел в зеркало, где отразился невысокий плотный мужчина с редкими, седыми волосами, кустистыми бровями, бледным изнуренным лицом и испуганным взглядом.