Однажды навсегда

В поисках разгадки он потянулся к балкону, раздвинул шторы, прилип к стеклу, загораживаясь ладонями от комнатного света.

Внизу — за балконом — происходило нечто небывалое: слева направо в призрачно-желтом ночном освещении сурово и мощно проносились одна за другой причудливо распластанные в этом ракурсе огромные темно-красные, ярко сверкающие синими мигалками пожарные машины. Сирен почему-то не было — наверно, потому что ночь.

Но пожарный автопоезд вдруг словно оборвался, кончился.

Вмиг опустевший серый асфальт с белыми продольными полосами разметки посередине вздохнул, как живое существо, затихая, успокаиваясь и благодарно впитывая в себя мерцающие белым золотом водяные дорожки.

Однако — неплохая тема! И, таинственно улыбаясь, он оторвался от окна, повернулся в комнату.

Гостья — ах нет, забыл, хозяйка, госпожа! — оставалась на том же своем месте, на диване, за столиком с кофе, и спокойно-вопросительно смотрела ему в глаза: ну, дескать, что там?

А там, за его спиной, на улице, снова накатился шумный вал и прокатился-откатился, угас, растворился вдали, как и все предыдущие, и в наступившем затишье невольно ожидалось, что вот-вот опять возродится знакомый шипящий гул и еще одна запоздавшая громадина промчится мимо, догоняя остальных, но вместо нее вдруг смешно прошелестела, как ветер в листве, мирная, никуда не спешащая легковушка — наверное, такси или частник в поисках клиентуры.

— Где-то что-то горит, — объявил он беспечно, с улыбкой.

— Понятно… — Она тоже улыбнулась, еще не понимая его игры, но и не собираясь ханжить по поводу неизвестного, быть может, несуществующего пожара.

— Си-ильно горит, — настаивал он, загадочно интригуя как бы, а на самом деле пользуясь случаем, чтобы наглядеться на нее без стеснения.

— Ну… и что? — улыбалась она.

— Ну как же, здрасьте, может, это конец света наступает!

— Ну и пусть… — Ах как сказала!

— Пусть! — подхватил он с жаром. — Жаль только — кофе остывает. Надо бы допить — может, еще успеем? До конца-то…

— Попробуем…

— На-ли-вай! — скомандовал он себе. Однако возвращаться на диван побоялся. Сел в кресло, так спокойней. И, разливая в чашки кофейную гущу из джезвы, спросил: — Поставим еще?

— Нет, спасибо, достаточно…

Некоторое время, согласно и весело пережевывая конфеты и пригубливая из чашек, они спокойно обходились без слов, не находя новой темы и только улыбаясь впереглядку.

Но вдруг она, как бы между прочим, взглянула на свои наручные часы, и он испугался:

— Вы хотите уехать?

— Нет… — удивленно повела головой и пожала плечом.

— Попозже, ладно?

— Ладно… Теперь — часом раньше или позже — все равно.

— Конечно…

Он взялся за сигареты и робко предложил ей, словно подкупая и опасаясь, что она откажется.

Она действительно заколебалась, но, видимо, не стала расстраивать компанию.

Он зажег спичку — дружно задымили.

— А где же ваши родители?

Ох, он давно ждал этого вопроса и сразу напрягся, стараясь ответить как можно проще.

— В командировке.

— Вместе?..

— Да. Где отец, там и мать. Я к этому привык.

— А ваш отец — большой человек, наверно, да? — спросила вдруг она, с каким-то полунасмешливым отношением, словно утверждала не очень лестный для сына вывод.

— Почему?.. — Сердце его болезненно заныло в предчувствии чего-то еще более неприятного.

— Такая квартира… — И, как показалось ему, все с той же полунасмешливой улыбкой обвела глазами стены, потолок и обстановку.

— А какая?.. — спросил он со скрытым вызовом, в то же время мучительно краснея.

— Ну… не простая. Я бы сказала — шикарная.

— Да?.. — Он как бы с удивлением посмотрел вокруг, и вправду, не очень понимая, что такого шикарного увидела она среди этого хаоса, кроме коллекции безделушек и части отцовской библиотеки, да еще, пожалуй, и рояля, от которого даже однокурсники по театральному, не веря всерьез консерваторской необходимости в прошлом, почему-то приходили в насмешнический ажиотаж: «О! О! Рояль в кустах! Ну-ка сбацай, Вовка!..»

Или она имела в виду кубометраж?

А может, родительскую дверь (дверь в их спальню и отцовский кабинет), обитую блестящим коричневым дермантином с ватной прокладкой внутри, чтобы сынуля, в бытность свою вундеркиндом, не слишком докучал успехами на рояле.

Так или иначе — глупость, вздор: квартира как квартира, ничего особенного.

— От дедушки осталась, уж какая есть, — сказал он, пожав плечами. — Ну и от бабушки, конечно. Мы жили тут все вместе…

Внутренне взбешенный и раздосадованный тем, что пришлось как будто оправдываться, он вдруг сморщился от дыма, попавшего в глаз, и, потирая его рукой, разочарованно, с тоской и обидой подумал, что вот — одним штрихом все испортила: он, в отличие от сверстников, почему-то на людях стеснялся внешней респектабельности предков, а тут и она удружила, красавица.

— А отец, — проговорил он через силу, ни большой, ни маленький… Нормальный… Искусствовед, если вам интересно…

— А-а!.. — закивала она и с каким-то новым интересом-пониманием взглянула на полки с собранием произведений зарубежных авторов.