Однажды в Африке…

Когда «Ладога» пришла с грузом в этот африканский порт и, освободившись, застряла в нем, забытая и брошенная судовладельцами, капитан стал молчалив и внешне непроницаем. Он появлялся на палубе с видом сумрачного безучастия, которое, впрочем, могло с пугающей внезапностью перейти с свою противоположность. Так на море при полном штиле налетает неожиданный шквал, и тогда летят плохо закрепленные снасти, брезентовые чехлы и чья-то сушившаяся на поручнях тельняшка. В минуты капитанской активности доставалось двум помощникам капитана, по поводу небрежного несения матросами вахты, и боцману за то, что палуба похожа на городскую площадь после народного гуляния. Но это бывало не часто и длилось недолго. Почти каждое утро капитан надевал чистую белую рубашку с капитанскими погонами, фуражку с эмблемой и отправлялся к портовому начальству или в конторы разных морских агентств, пытаясь обеспечить для судна рейс с грузом, хотя бы вдоль побережья до соседнего порта. Изредка это удавалось, но вот уже месяц как никакой работы не было. Это напоминало положение на паруснике былых времен, попавшем в полосу полного безветрия, когда он уныло качается на слабой волне с бессильно повисшими парусами, под печальные крики чаек, а палубная команда, понукаемая боцманом, лениво окатывает палубу забортной водой, чтобы она не рассохлась окончательно.

Иногда капитан брал с собой Свирина, когда предстоял особенно важный или трудный разговор, так как Свирин, хоть и заочно, но окончил три курса «иняза» и мог подсказать нужное слово на английском. Впрочем, для повседневного общения в этом порту да и, видимо, на всем побережье хороший английский и не требовался. В ходу были пара местных африканских языков, а больше — весьма странный язык, который так же походил на английский, как место вырубки с пнями и покореженным подлеском похоже на полноценный лес. Но этот язык был популярен, и команда «Ладоги» быстро научилась объясняться на этом странном суррогате языка, освобожденном от не слишком жестких норм английской грамматики и сложности произношения.

— Рес фо ту пени фо коп (рис по два пенни за чашку), — говорила, к примеру, торговка у ворот порта, когда судовой повар с артельщиком, заведовавшим продовольствием, отправлялись на рынок за продуктами.

А старый портовой сторож, которому Свирин однажды под диктовку написал письмо в родную деревню, поблагодарив его, познакомил и с пословицей:

— Ниа неба бета пас фаве фамбул (близкий сосед лучше, чем далекий родственник).

Якимов со школьных лет мечтал стать военным моряком и стал им. В Военно-морском училище на штурманском отделении он был одним из первых в учебе, но к требованиям дисциплины относился с какой-то размашистой беспечностью, словно предчувствуя, что, став офицером, ему придется уступчиво подтянуться самому, чтобы в дальнейшем требовать этой подтянутости от подчиненных.

Получив лейтенантские погоны, он был руководством училища мстительно отправлен служить на самую крайнюю северную точку, в места весьма суровые и отдаленные, хотя по своим отметкам мог бы рассчитывать на лучший вариант распределения.

А менее чем через десять лет его карьера неожиданно закончилась. Он был тогда в звании капитан-лейтенанта старшим помощником на «большом охотнике» с командой в двадцать шесть человек. Командир ушел в отпуск, поговаривали, что его ждет повышение, и он сюда не вернется, и Якимову знакомый из штаба соединения намекнул, что командовать БО (или «бобиком», как его называли) ему теперь дадут вполне законно, а не временно, а очередное звание — капитан третьего ранга — не за горами.

Они проводили плановые учения по обнаружению подводной лодки. Она была старая, дизельная, но еще довольно резво шныряла в темных холодных глубинах, акустик едва успевал сообщать на мостик о меняющихся курсах, а рулевой взмок, перекладывая руль, вернее, двигая щелкающей ручкой электрического рулевого управления. Наконец Якимову удалось «прищучить» лодку, и в этом случае производилась имитация бомбометания, то есть за борт бросали обыкновенную гранату-лимонку. Делал это обычно набивший руку матрос Бобков. Небо в тот день было низкое и хмурое, волна — около четырех баллов, и небольшой узкий «охотник» ощутимо покачивало. Якимов с привычно-настороженным вниманием наблюдал за всей процедурой с мостика, Бобков же стоял на левом борту недалеко от тридцатисемимиллиметрового зенитного автомата на корме. У курилки, рядом с дверью в машинное отделение, стояли мотористы, которые вылезли наверх хватить свежего, холодного воздуха, и с ними еще пара курильщиков. Вниз была дана команда на «стоп», и люди из машины знали, что это надолго. Сначала, как черное морское чудище, медленно всплывет подводная лодка со стекающими с ее рубки, а потом и с палубы большими и малыми водопадами. Начнется разговор командиров, усиленный динамиком, потом оба плавсредства, надводное и подводное, пойдут домой — на базу флота.