Однажды в Африке…

Так, с помощью Мфумо, Комлев еще задолго до полудня перебрался в «Сангам», и Кумар его вселил в лучший из свободных номеров на теневой стороне, с балконом и под сенью молодых и поэтому невысоких кокосовых пальм. Правда, по утрам белогрудые африканские вороны, а их было много в этом городе, поднимали под их кронами дикий галдеж, безобразно выясняя отношения, но это ему предстояло узнать позднее. Зато здесь почти не было слышно уличного шума.

Завтрак по утрам был почти такой же, как в «Стэнли», да еще с добавлением пары бананов.

Комлев еще с училищных лет помнил слова адмирала Нахимова: «Праздность недопустима». Правда, это изречение касалось флота, но и в обычной жизни оно своей актуальности не теряло. Вся его работа пока заключалась в ожидании, и это ему не нравилось. Ведь деморализующее ничегонеделание грозило затянуться. Комлев не привык находиться в долгой и какой-то растерянной неопределенности. Это все равно, что чувствовать себя капитаном на судне, на которое еще не прислали команду, и оно пребывает в унылой неподвижности у причала, в то время как по его палубе бродят и с безнаказанной наглостью гадят где попало чайки.

Комлев успел побывать на судоремонтном заводе, и ему показали простаивающие без дела участки для строительства и сборки небольших судов. Не было заказов и дело стояло. Во многом это напомнило ему то, что происходило и в его далеком отечестве. Возможно, даже и причины были те же. Еще он побывал на ветеране и флагмане пассажирского флота на реке Мфолонго, старом пароходе «Лоала», который только что вернулся из рейса. Капитан Форбс, седой и очень представительный в своем белом мундире с золочеными пуговицами, провел его на мостик и показал просторную рулевую рубку со старомодным большим штурвалом и компасом на высокой тумбе. Компас на речном судне вызывал удивление, но капитан его тут же развеял.

— Когда мы идем по озеру, — тоном усталого, но доброжелательного экскурсовода объяснял Форбс, — особенно при плохой видимости или в темноте, мы пользуемся проверенными курсами.

Он посмотрел на Комлева, словно ждал от него вопроса, и не дождавшись продолжил объяснение:

— Надо только следить, чтобы скорость была постоянной. Тогда по этому курсу следует идти ровно час, а потом сразу переходить на другой, пока на берегу не покажется знакомый ориентир. Они все у нас отмечены на карте озера Китве, и они не меняются годами.

Комлев понял, что никаких береговых навигационных знаков, не говоря о плавучих, на этом озере нет, но удивление свое скрыл. А старик капитан будто читал его мысли.

— Хотите спросить о знаках ограждения, о маяках и прочем? Их практически нет. «Сердце тьмы» Джозефа Конрада читали? Там изображена африканская река, почти такая, как наша Мфолонго.

— Читал я эту книгу, — безрадостно подтвердил Комлев, так как она вызвала у него когда-то гнетущее впечатление. — В русском переводе. Конрад у нас весь давно переведен. Но все это происходило в начале колонизации Африки. А Бонгу была английской колонией почти шестьдесят лет.

— Один ноль в вашу пользу, молодой русский друг, — почему-то обрадовался Форбс. — Все верно. Раньше стояли навигационные знаки на реке и кое-где на озере в местах возможной опасности: бакены, вехи, береговые створы. Но тридцать лет независимости тоже сделали свое дело: смена правительств, случайные люди в роли министров.

Капитан Форбс решил сократить деловую часть комлевского визита в пользу более непринужденной и пригласил его в свою просторную каюту, куда стюард тотчас же принес холодные напитки и стаканы. Расспросив Комлева о его предыдущей жизни, он посмотрел на него более внимательно своими стареющими, но еще достаточно зоркими глазами. Ведь этот молодой русский был дипломированным речным судоводителем, тогда как все они здесь на этой реке были, в сущности, только практики, учившиеся у тех, кто был здесь до них. Ну, еще учились на судоводительских курсах, которые иногда открывались в соседней стране. Сдавали экзамены разным комиссиям, и у каждой была своя программа и требования. Сам Форбс, например, был из военных моряков. Теперь же он был уже достаточно стар, и ему надо было подумывать о том, что скоро придется покинуть капитанский мостик, на котором он и состарился. В этой неумолимости времени ему чудилось даже что-то оскорбительное, в этом было безличное, как бы даже подчеркнуто равнодушное отношение к человеку и лично к нему, Форбсу.

А еще он не забывал, что в этой стране шла очередная волна национализации, а на самом деле африканизации. Ему уже почти открыто говорили о необходимости продажи «Лоалы» государству. При этом чиновники неискренне, как ему казалось, предлагали ему остаться на ней капитаном, если он этого пожелает.