Однажды в Америке

Я подробно объяснил, как при помощи наших связей, нашего виски и наших денег мы превратили это место в неприкосновенное убежище, а одну из служебных комнат, минимально обставленную мебелью, в штаб-квартиру филиала Общества. Эта же комната служила нам местом отдыха и неприступной крепостью. Она была оснащена стальными дверями и прочными стальными жалюзи на окнах. Комната имела выход на задворки многоэтажных жилых домов и еще три потайных выхода, которыми нам, впрочем, ни разу так и не пришлось воспользоваться. Летом, в жару, мы зашторивали окна, спасаясь от солнца, и канистрами потребляли прекрасное холодное пиво. В зимние холода нас согревали пульсирующие, шипящие от жара паровые батареи и хорошие порции первоклассного виски. Я написал, как мы использовали эту комнату в качестве спортивного зала. Время от времени мы снимали верхнюю одежду, доставали из стенного шкафа набивной мат, расстилали его на полу и, как в старые добрые времена, надевали боксерские перчатки. Мы устраивали спарринги или борцовские состязания, особенно тщательно отрабатывая удары и захваты, запрещенные на профессиональном ринге. Тяжелая, набитая песком груша висела в углу, и все мы уделяли ей должное внимание. Максу больше удовольствия доставляли упражнения с хитроумным устройством, которое он всегда носил в рукаве: миниатюрным мелкокалиберным револьвером, прикрепленным длинной стальной пружиной к предплечью. Он доставал из него патроны и часами из любого мыслимого положения отрабатывал технику стрельбы, нажимая на курок, как только револьвер выпрыгивал ему в ладонь. Он мастерски овладел этим оружием и научился действовать с молниеносной быстротой. Косой, Простак и я вставали вокруг него с висящими в кобурах разряженными револьверами. Он орал: «Давай!», и, прежде чем мы успевали схватиться за рукоятки своих револьверов, он уже наводил на нас свой недомерок, щелкал три раза курком и с довольным смехом объявлял: «Вы уже покойники!»

Я не забыл упомянуть и о том, как однажды сумел обойти его во время одной такой игры «трое на одного». Я встал, засунув руку в карман брюк. Он скомандовал: «Давай!», и я мгновенно выхватил из кармана пружинный нож. Не нажимая на кнопку, выпускающую лезвие, я ткнул Макса в бок и сказал: «Ты готов, Макс, у тебя в животе пятнадцать сантиметров отличной стали». Макс посмотрел на меня с уважением и, похлопав по спине, произнес: «Отличный номер. Башка. Продолжай упражняться в том же духе. Ты становишься чертовски проворным в обращении с ножом». Я написал о днях, когда нам совершенно нечем было заняться и мы дремали в креслах под негромкую музыку, которую Косой наигрывал на своей гармонике. Иногда мы целые дни проводили за бутылкой и различными карточными играми.

Затем, в хронологическом порядке, я изложил, как один тип по прозвищу Лодырь Билли, владевший баром «У Толстого Мои», был выведен нами из обращения. Основная неприятность, связанная с Билли, заключалась в том, что он был закоренелым лодырем, начисто лишенным каких-либо других достоинств. Он мухлевал, приобретая виски и пиво у левых поставщиков. Его неоднократно предупреждали, что надо пользоваться услугами наших торговых агентов, но он настойчиво продолжал покупать товар у людей с плохой репутацией. Многие из его особо жадных до выпивки клиентов ослепли от паршивого, с большим количеством метанола, виски. Время от времени кто-нибудь из них замертво падал в сточные канавы Ист-Сайда. Его женой была Фанни, маленькая пухлая Фанни, которая много лет назад жила на одном этаже со мной. Я рассмеялся, вспомнив о происшествии в туалете. Во всяком случае, Фанни была слишком хороша для него. Их брак кончился тем, что он сломал ей нос и бросил ее ради восемнадцатилетней дешевки. Мы устали терпеть выходки Билли и навсегда «отлучили» его от общества. Да, мы навсегда отлучили беднягу от жизни, взяв на прогулку по глухим местам дачной зоны.

Я подробно описал наше возвращение с той прогулки, как мы ехали в машине от сто шестидесятого километра шоссе номер семнадцать. За рулем сидел Простак. Косому вдруг приспичило поиграть на гармонике. Он привычным жестом постучал по ней пальцем и с дремотной медлительностью начал исполнять незнакомую мелодию. Макс с любопытством смотрел на него какое-то время, а затем спросил:

— Косой, ты что такое играешь?

Косой пожал плечами:

— Не знаю. Играю, что чувствую. Наверное, эта мелодия просто появляется у меня в голове.

— Может, ты у нас второй Ирвин Берлин? — ехидно заметил Простак.

Косой промолчал и продолжал играть. Гармоника звучала, как орган, исполняющий кантату Баха. В мелодии было что-то религиозное. Он играл все время, пока мы ехали к городу, километр за километром, и скорбная погребальная песнь медленным потоком омывала наши души. В голове у меня возникла мысль. Я посмотрел на Макса. Похоже, и он подумал о том же одновременно со мной.

— Косой в музыкальной форме рассказывает о поездке Билли Лодыря, — сказал я. — Похоже на то, Макс?

Макс наклонился ко мне и прошептал:

— Башка, ты ловко обращаешься со словами. Попробуй что-нибудь из этого сделать.